Тренировочный полет - Гарри Гаррисон

Колломб улыбнулся, не вынимая трубки изо рта, и Грант с удивлением поймал себя на том, что улыбается ему в ответ.

В открытое окно ризницы доносилось теплое дыхание весны. Пела птица, и весь мир казался Гранту восхитительным. Однако, взглянув на переброшенный через руку пиджак, он вновь ощутил тревогу. Где бы взять другой?

Но было уже слишком поздно – слышались ноты настраиваемого органа и шарканье входивших в церковь гостей.

– Черт побери, – вполголоса пробормотал Грант.

– Не ругайся. Вряд ли Люси была бы рада услышать такое от тебя. Она из очень хорошей семьи.

– Извини, мам.

– Все в порядке, дорогой. Мне всегда хотелось гордиться своим сыном – настоящим джентльменом.

Херб выронил трубку и снова ее подобрал, слегка покраснев. Грант попытался улыбнуться, и на него накатила знакомая слабость. Ну почему именно сейчас? Раз или два в жизни ему удавалось отсрочить несвоевременный приступ, но теперь было ясно, что всю церемонию не продержаться. Лучше уж пусть это случится сейчас – нельзя допустить, чтобы свадьба пошла прахом.

Нужно лишь какое-то время побыть одному, вдали от чужих голосов и глаз. Грант понял, что сдерживаться больше не может.

– Еще десять минут, – поспешно сказал он, слыша нарастающий звон в ушах и видя, как отдаляются лица присутствующих. – Пойду немного подышу свежим воздухом.

Рядом с церковью находилось уютное старое кладбище с покосившимися могильными камнями и высоким бурьяном; посреди стояло узловатое персиковое дерево в полном цвету. Кладбище было отрезано от окружающего мира и от течения времени высокой каменной стеной. Боковая дверь ризницы выходила на мощеную дорожку, огибавшую здание церкви вдали от окон. Вполне уединенное место, по крайней мере на какое-то время.

«Нужно поменьше волноваться», – подумал Грант, закрывая за собой дверь.

Впрочем, теперь об этом уже поздно размышлять – следовало раньше принять лекарство. Если бы за Грантом кто-то наблюдал, он увидел бы, как губы молодого человека изогнулись в неприятной гримасе, обнажив неровные зубы, отчего в его прежде ангельской внешности появилось нечто звериное, словно у охотничьего пса светлой масти. Он медленно двинулся по дорожке, чувствуя, как стучит кровь в висках, и бессознательно ища укрытия, где можно дать волю приступу. И нашел его – в одном месте стена сворачивала под прямым углом.

Сойдя с дорожки, Грант вжался в этот угол и стал ждать, когда на него, подобно тяжелому камню, навалится беспамятство.

Грант не знал, сколько прошло времени, но давление в голове ослабло, звон в ушах смолк, вернулась способность видеть, слышать и осязать. Он еще немного постоял, прижимаясь лбом к холодному камню и радуясь, что болезнь не заставляет падать на землю и биться в судорогах. Когда они с Люси поженятся, он сможет просто уйти в ванную и тихо постоять за запертой дверью, пережидая приступ.

Болезнь лишила мальчика детских игр, удерживая его под бдительным надзором матери, отняла свободу рисковать и пренебрегать опасностью, оставив на его долю лишь приключения в стихах и книгах. Но он не позволит болезни лишить его и права на семейную жизнь. Способность предчувствовать приступ давала ему возможность жить нормальной жизнью и зарабатывать деньги трудом архитектора – клиенты даже не догадывались, что с ним не все ладно. Он всегда мог найти укромное место на время припадка.

Повернувшись, он взглянул на зеленую траву, на старую каменную стену, на низкие покосившиеся надгробия. Зрение прояснилось, и теперь все окружающее словно заиграло новыми яркими красками.

Из окна над головой отчетливо слышался голос матери, возвращавший далекие воспоминания:

– У Гранти бывают припадки, если он волнуется. Мне стоило большого труда освободить его от занятий по физкультуре во всех школах, где он учился, не рассказывая о настоящей причине. С его отцом тоже так было, а началось после того, как мы поженились. Такой приятный мужчина… Это у нас семейное, знаете ли…

Грант постарался отбросить мрачные мысли, убеждая себя: что бы ни делала мать, это лишь для его же блага. Она и насчет пиджака что-нибудь придумает, у нее всегда получалось, стоило лишь захотеть.

Он встал, собираясь вернуться в церковь.

И тут он увидел.

В небе, от горизонта до горизонта, простерлось нечто длинное, белое, массивное, похожее на гигантский брус или слоновий бивень. Еще мгновение назад их разделяла вечность, а в следующий миг оно уже пикировало вниз, прямо на Гранта. Он не знал, откуда ему это известно, но не сомневался, что странная штука мчится прямо на него, словно скорый поезд в туннеле.

Прежде чем он успел закричать – и даже подумать об этом, – было уже слишком поздно. Последовал удар, удивительно мягкий, но чудовищной силы.

Мир исчез. Перед глазами Гранта вспыхнуло кладбище с оранжевой травой и красное небо. Яркие цвета медленно потускнели, и их сменило ничто – вряд ли его ощущения можно было описать иным словом. Сперва Гранта охватил ужас, но затем вернулась крупица здравомыслия. Он ничего не чувствовал, ничего не слышал, а то, что он видел, немало его озадачило; лишь какое-то время спустя стало понятно, что оно не имеет цвета. Но оно не было и черным, скорее серым – серый бархатный туман, окутывавший его со всех сторон.

К своему ужасу, он осознал, что не дышит. Не билось и сердце. Все функции его жизнедеятельности прекратились.

«Я умер».

Эта мысль давно скреблась в его мозгу и теперь наконец обрела окончательную форму. А за ней пришло безумие – пополам с невыносимым страхом.

Грант не знал, сколько это продолжалось – время утратило для него всякое значение. Могли пройти годы, а могли и секунды. Но безумие уже понемногу отступало, и вернулась способность мыслить, что, впрочем, слабо помогло – он не имел ни малейшего представления о том, где находится и что с ним случилось.

А потом мысли сменились тоской, которая, казалось, длилась целую вечность.

Его разум впал в ту же апатию, что и тело. Он висел в сплошном сером тумане, безразличный ко всему, и ждал.

II

– Смотри! Смотри, что ты наделала! Выдернула нить.

– Это не я! Это сделала ты, когда кричала на меня, что узор неправильный!

– Так ведь он и в самом деле негож…