Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

Несмотря на множество отвлекающих моментов, они часто разговаривали. Это доставляло больше удовольствия Цезарю, чем Клеопатре. Упорное нежелание Цезаря обсуждать интимные стороны его жизни раздражало ее, даже злило. Ей так хотелось узнать подробнее и о его романе с Сервилией (об этом судачил весь мир! ), и о его жене, с которой он много лет состоял в браке, но вряд ли сожительствовал, и о целой череде брошенных женщин, которых он соблазнял лишь для того, чтобы наставить рога их мужьям, своим политическим противникам. Ох! Так много тайн! Тайн, в которые он ее так и не посвятил, хотя говорил с ней постоянно. То учил ее, как надо править, как вводить законы и как вести войны. То принимался рассказывать поразительные истории о галльских друидах, о храмах на озере в Толозе, о золоте, которое украл Сервилий Цепион, об обычаях и традициях полсотни разных народов. Пока предмет разговора не касался личного, он с удовольствием рассказывал. Но как только Клеопатра пыталась забросить сети глубже, он замыкался, уходил в себя.

Естественно, возвращаясь на север, Клеопатра не могла не посетить храм Птаха. Цезарь видел пирамиды с баржи, но теперь, пересев на коня, он отправился к ним в сопровождении Каэма. Клеопатра, будучи на последних месяцах беременности, отказалась от этой поездки.

– Камбиз Персидский пытался снять с пирамид полированную облицовку, но ему надоело ее отковыривать, и он сосредоточился на разрушении храмов, – сказала она. – Вот почему пирамиды почти не пострадали.

– Хоть убей, Каэм, не могу понять, зачем живому человеку, даже провозглашенному богом, посвящать так много времени и труда сооружению, которое ему совершенно не нужно при жизни, – сказал с искренним удивлением Цезарь.

– Что ж, – промолвил Каэм с легкой улыбкой, – ты должен помнить, что и Хуфу, и остальные фараоны сами не трудились на строительстве. Возможно, они приезжали понаблюдать за ходом работ, только и всего. Пирамиды построены умелыми мастерами. В пирамиде Хуфу около двух миллионов больших каменных блоков, но ее в основном сооружали во время разливов, когда баржи могли доставлять эти камни к плато. Работы велись в свободные от полевой страды сезоны. На время уборочных или посевных они прекращались. Полированная облицовка – это известняк. Когда-то вершины каждой из пирамид были покрыты золотом, увы, снятым впоследствии чужеземными захватчиками. Захоронения в них были вскрыты тогда же и, разумеется, разграблены. Так что все находившиеся там сокровища бесследно пропали.

– Где же хранятся сокровища здравствующего фараона?

– Ты хотел бы на них посмотреть?

– Очень. – После паузы Цезарь вновь заговорил: – Ты должен понять, Каэм, что я пришел сюда не с намерением ограбить эту страну. Все, что в ней есть, будет принадлежать моему сыну… или дочери. – Он пожал плечами. – Но меня не радует мысль, что в будущем мой сын может жениться на моей дочери. Инцест неприемлем для римлян. Хотя – вот странность! – из разговоров солдат я понял, что их больше раздражают ваши боги-животные, чем пресловутый инцест.

– Но сам ты понимаешь наших богов-животных, я вижу это по твоим глазам. – Каэм развернул своего осла. – Едем к сокровищнице, Цезарь.

Рамсес II возвел храмовый комплекс Птаха на площади больше чем в половину квадратной мили. Подходы к нему охраняли ряды великолепных сфинксов с бараньими головами. Возле западных пилонов стояли колоссальные, искусно расписанные статуи самого Рамсеса.

Цезарь подумал, что никто, даже он сам, не нашел бы входа в подземное хранилище, не зная точно, где оно расположено. Каэм провел его через серию однообразных проходов к внутреннему святилищу, залитому призрачным светом. Там находились статуи мемфисской триады, тоже расписанные и относительно небольшие – в человеческий рост. Сам Птах-создатель стоял в середине, с бритой головой и в золотой шапочке, плотно прилегающей к черепу. Он был, подобно мумии, с ног до головы обернут в льняную ткань и держал в оголенных руках посох, увенчанный бронзовым анхом (крестом с петлей наверху), и изогнутый скипетр. Справа от него стояла его жена Сехмет, с телом стройной женщины, но с головой львицы, увенчанной диском Ра и уреем-коброй над гривой. Слева от Птаха стоял их сын Нефертум, хранитель Верхнего и Нижнего Египта и бог лотоса, в высокой голубой короне, изображающей лотос и украшенной с обеих сторон плюмажами из белых страусовых перьев.

Каэм потянулся к жезлу Птаха, отделил от него анх и передал этот довольно тяжелый предмет Цезарю. Затем он повернулся, вышел из помещения и двинулся в обратный путь. Однако до привратных пилонов он не дошел, а остановился в ничем не примечательной секции коридора, встал на колени и обеими ладонями надавил на ближайший к нему картуш чуть выше пола. Картуш немного подался вперед, и Каэм вынул его из стены, взял у Цезаря анх и вставил его тупой конец в отверстие.

– Мы долго думали, как обмануть грабителей гробниц, – сказал он, толкая анх взад-вперед и осторожно поворачивая его за петлю. – Ведь они знают все хитрости. В конце концов мы остановились на самом простом механизме, но в месте, которое трудно вычислить. Коридоров здесь много, и это всего лишь один из них. – Он сделал еще усилие, и что-то вдруг громко заскрежетало. – Вся история Рамсеса Великого начертана на стенах проходов, а среди иероглифов и рисунков размещены картуши его многочисленных сыновей. А пол… что ж, он тут такой же, как и везде.

Пораженный Цезарь обернулся на шум и увидел, что гранитная плита в центре пола поднялась несколько выше уровня соседних с ней плит.

– Помоги мне, – сказал Каэм, отпуская анх, оставшийся торчать в скважине незримого механизма.

Цезарь опустился на колени, помог поднять плиту и заглянул в темноту. Рисунок на полу подсказывал, какие еще две плиты, меньшего размера, вокруг центральной необходимо убрать в стороны. Отверстие в полу стало достаточно большим, чтобы в него могли пролезть даже очень полные люди.

– Помоги мне, – снова сказал Каэм, берясь за бронзовый стержень со сверкающим концом, на котором крепилась большая плита.

Стержень свободно поворачивался, и в результате плита поднялась на пять футов. Каэм привычным движением пошарил в темноте и извлек два факела.

– А теперь, – сказал он, поднимаясь, – мы пойдем к священному огню и зажжем их, потому что в подвалах нет света.