Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

– Ты еще молод, – тихо сказал Статилл, хорошо зная, как разочаровал Катона провал на выборах четырехлетней давности. – Когда восстановится настоящее правительство Рима, ты станешь старшим консулом, избранным всеми центуриями.

– Как получится. А сначала надо добраться до Африки.

Дни ползли медленно, флот так же медленно полз на юго-восток, главным образом на веслах. Хотя огромный парус, развернутый над каждым транспортом, периодически надувался, это мало помогало. Поникший парус заставлял еще больше налегать на весла, поэтому паруса убрали в ожидании дня, когда подует настоящий ветер.

Чтобы быть в форме, Катон регулярно греб сам. Подобно торговым кораблям, транспорты имели лишь один ряд гребных скамей, по пятнадцать с каждого борта. Все суда были палубными, а это означало, что гребцы располагались намного выше воды, и грести было легко и не душно. Военные корабли – совсем другое дело. У них было несколько рядов скамей, от двух до пяти гребцов на каждое весло, причем нижние скамьи помещались так близко к воде, что уключины приходилось закрывать кожаными клапанами от волн и от брызг. Военные галеры не предназначались для перевозки каких-либо грузов и в перерывах между сражениями никогда не были на плаву. За ними тщательно ухаживали, бо? льшую часть своей двадцатилетней службы они проводили на берегу, под навесом. Когда Гней Помпей снялся с Коркиры, он оставил жителям острова сотни доков – топливо!

Поскольку Катон считал, что бескорыстный тяжелый труд – отличительный признак хорошего человека, он работал с энтузиазмом и воодушевлял остальных гребцов. Известие, что командир участвует в гребле, облетело все корабли, и люди заработали веслами еще энергичнее в такт ударам барабана гортатора. Учитывая каждую душу на этих кораблях, везущих не только солдат, но еще и мулов, повозки и снаряжение, людей набиралось только на две команды, что означало: четыре часа гребешь – четыре часа отдыхаешь. И так днем и ночью.

Питание было однообразным. Хлебом, составлявшим основу солдатского рациона, они в последний раз угощались на Гавдосе, а потом он исчез из меню. Ни один корабль не рисковал развести огонь и заняться выпечкой хлеба. Постоянный огонь горел лишь в очаге из огнеупорного кирпича, над которым висел огромный железный котел. Только в нем можно было готовить еду – густую гороховую кашу с кусочками бекона или солонины. Экономя запасы пресной воды, Катон велел есть эту кашу без соли – еще один удар по солдатскому аппетиту.

Однако погода позволяла всем пятидесяти судам держаться вместе. Постоянно объезжая в небольшой лодке свой флот, Катон мог убедиться, что его люди настроены оптимистично и этот оптимизм помогает им подавлять страх перед таинственной водной стихией. Ни один римский солдат не чувствовал себя хорошо на море. Они с радостью приветствовали дельфинов, но там были и акулы, а косяки всяческих рыб разлетались в разные стороны при приближении стольких весел, бьющих по воде, – значит не жди появления рыбной похлебки на солдатском столе.

Мулы пили больше, чем рассчитывал Катон, солнце все припекало, и уровень воды в кадках понижался на удивление быстро. Через десять дней после отхода от Гавдоса Катон стал сомневаться, что они доживут до того дня, когда покажется земля. Объезжая корабли в своей лодке, он обещал людям выкинуть мулов за борт задолго до того, как опустеют бочки. Эту идею никто не одобрил. Мулы ценятся солдатами выше золота. Каждой центурии придается десять этих животных, которые тащат на себе все, что не вмещается в пятидесятифунтовую поклажу легионера, а также одна повозка, запряженная четырьмя мулами, на которую грузят все самое тяжелое.

Подул Кавр, северо-западный ветер. С радостными воплями люди бросились ставить паруса. В Италии этот ветер несет с собой влагу, но не в Ливийском море. Скорость возросла, весла сделались легкими, и надежда вновь расцвела.

Прошло четырнадцать дней с тех пор, как Гавдос скрылся за горизонтом. Посреди ночи Катон внезапно проснулся и сел. Ноздри его огромного «клюва» расширились. Он уже понял – море имеет свой запах, сладковатый, отдающий водорослями и рыбой. Но сейчас этот запах заглушался другим. Земля! Это запах земли!

Продолжая принюхиваться, он побежал к лееру и поднял глаза к небу волшебного сине-фиолетового цвета. Небо здесь никогда не было по-настоящему темным. Хотя диск луны стал почти невидимым, небесный свод сверкал бесчисленными звездами, уподобляясь тончайшей вуали. Звезды будто подмигивали людям. А планеты – нет.

«Греки говорят, что планеты вращаются вокруг нашей земли и находятся намного ближе к ней, чем мерцающие звезды, которые невообразимо далеки от людей. Мы благословенны, ибо боги живут рядом с нами. Мы – центр Вселенной. Мы чтим все небесные тела. А в знак почтения к нам и к богам эти ночные лампы гонят прочь тьму, напоминая, что свет есть жизнь.

Мои письма! Ведь я их еще не читал! Завтра мы высадимся в Африке, и мне нужно будет поддерживать дух людей в краю зыбучих песков, где живут мармариды. Хочешь не хочешь, но, как только рассветет, я должен буду прочесть их, иначе всеобщее волнение захлестнет и меня. А до рассвета я посижу на веслах».

От Сервилии – квинтэссенция чистого яда. Рассердившись, Катон на седьмой колонке бросил читать, скомкал небольшой свиток в шар и бросил за борт: «Достаточно мне тебя, моя дражайшая сводная сестрица! » Елейное послание от тестя, Луция Марция Филиппа, вечно колеблющегося политика и законченного эпикурейца, было написано в изысканном стиле. Филипп сообщал, что Рим безмятежен под рукой консула Ватии Исаврийского и городского претора Гая Требония. Фактически, вздыхал Филипп, абсолютно ничего не происходит. Проскочил, правда, дикий слух, что Помпей одержал большую победу в Диррахии, а побитый Цезарь бежал. Это письмо вслед за письмом Сервилии тоже полетело за борт и запрыгало на волнах, отгоняемое ударами весел. «И тебя мне довольно, двуличный Филипп. Ты вечно одной ногой стоишь в одном лагере и другой – в другом. Племянник Цезаря по браку и тесть Катона, самого лютого врага Цезаря. Твои новости устарели. Ты просто смешон».

Истинная же причина, по которой он не хотел читать письмо тестя, промелькнула в письме от Марции, его жены.

Когда Корнелия Метелла, нарушив традиции, уехала к Помпею Магну, я очень хотела последовать ее примеру. В том, что я не сделала этого, виновата Порция. О, почему твоя дочь блюдет принципы mos maiorum с той же ревностью, что и ты? Увидев, что я пакую вещи, она налетела на меня, словно фурия, потом понеслась к моему отцу и потребовала, чтобы тот запретил мне ехать. Ты ведь знаешь отца. Что угодно, только бы все было тихо. Поэтому Порция добилась своего, и я продолжаю киснуть здесь, в Риме.