Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

– Значит, есть поселения? – просияв, спросил Катон.

– Между нами и Большой Лептой, что в шестистах милях от нас, только Харакс.

– Как далеко до Харакса?

– Около двухсот миль, но есть и оазисы, и колодцы, а население – мои псиллы.

– Как ты думаешь, – неуверенно спросил Катон, – мог бы я нанять пятьдесят твоих псиллов в проводники до самого Тапса? Тогда, встретив людей, не знающих греческого, мы смогли бы с ними договориться. Нас очень много. Я не хочу устрашать племена.

– Цена будет высокой, – ответил Насамон.

– Два таланта серебра?

– За такую сумму, Марк Катон, ты можешь забрать нас всех!

– Нет, полусотни будет достаточно. Только мужчин, пожалуйста.

– Это невозможно! – улыбнулся Насамон. – Приготовление лазерпиция из сильфия – женское дело. Они будут добывать его для тебя и на марше. Ежедневная доза – по маленькой ложке на человека. Ты и половины необходимого с собой не прихватишь. Но я дам тебе бесплатно еще десять мужчин, чтобы те приглядывали за женщинами и лечили укусы скорпионов и змей.

Секст Помпей посерел от ужаса.

– Змеи? – Его передернуло. – Скорпионы?

– И очень много, – спокойно сказал Насамон, словно змеи и скорпионы всего лишь мелкое будничное неудобство. – Мы лечим укусы, разрезая их и высасывая яд. Но легче сказать, чем сделать. Поэтому лучше используй моих людей. Они это умеют. Если укус правильно обработан, мужчины редко умирают. Только женщины, дети, недужные и старики.

«Значит, – угрюмо подумал Катон, – мне нужны свободные мулы, чтобы везти укушенных. Но благодарю за псиллов, милостивая Фортуна! »

– Не смей никому говорить ни слова о змеях и скорпионах! Ни единой душе! – грозно приказал он Сексту на обратном пути в Арсиною. – Если проговоришься, я закую тебя в цепи и отошлю к царю Птолемею.

Шляпы были сплетены, а Арсиноя и ее окрестности лишились ослов. Сократ и Насамон сказали Катону, что мулы слишком много пьют и слишком много едят. А ослы и меньше их, и сильнее, и выносливее. К счастью, ни крестьяне, ни купцы не возражали против обмена. Мулы все же армейские, племенные. И Катон за три тысячи своих мулов получил четыре тысячи ослов. Для повозок он приобрел волов, но купить овец оказалось невозможно. В конце концов пришлось согласиться на две тысячи коров и тысячу коз.

«Это не марш, это целое переселение, – думал он мрачно. – Как, должно быть, хохочет сейчас Лабиен! Он уже в Утике! Но я ему покажу! Пусть даже меня ждет смерть, но я приведу в провинцию Африка десять тысяч боеспособных солдат! » У него действительно набиралось такое количество, ибо он брал с собой и нестроевиков. Ни один римский командующий не требовал от своих бойцов полного самообслуживания. Каждая центурия состояла из ста человек, но только восемьдесят из них были воинами. Остальные двадцать мололи зерно, пекли хлеб, раздавали воду на марше, заботились о животных и о повозке центурии, стирали белье, следили за чистотой. Это были не рабы, а римские граждане, просто малопригодные для воинской службы, в основном деревенские простофили. Доля в трофеях у них была небольшой, зато жалованье и питание – как у солдат.

Пока женщины Киренаики трудились над шляпами, мужчины делали курдюки для воды. Глиняные амфоры с острым дном, предназначенные для хранения в рамах или в толстом слое опилок, были слишком громоздкими и не вмещались в корзины, привязываемые к спинам ослов.

– Значит, вина не будет? – огорченно спросил Секст.

– Ни капли, – ответил Катон. – Люди будут пить воду, и мы тоже. Даже Афинодору нечем будет себя подкрепить.

На третий день января гигантское переселение началось под приветственные крики всех жителей Арсинои. Это была не аккуратная военная колонна на марше, а бесформенная масса животных и людей в плетеных соломенных шляпах и тонких туниках. Люди шли среди животных, стараясь не давать скоту разбежаться. Катон вел всю эту толпу на юг, к Филенам и псиллам. Хотя солнце палило нещадно, он вскоре понял, что скорость передвижения никого не обессилит и не измотает. Десять миль в день – так постановили животные, и обжаловать их решение было нельзя.

Хотя Марк Порций Катон никогда не командовал войском и вся знать Рима не считала его способным к этому из-за его упрямства, озлобленности и отсутствия здравомыслия, в этом походе Катон оказался идеальным командиром. Он успевал подмечать все, на ходу исправлял ошибки, которые даже Цезарь не смог бы предвидеть. На рассвете второго дня центурионы получили приказ проследить, чтобы сапоги у всех были туго зашнурованы на лодыжках. Солдаты шли не по мощеной дороге, а по неровной земле. Если человек растягивал или рвал связки, он становился обузой. К концу первой недели, еще не пройдя и половины пути к Филенам, Катон разработал систему, по которой каждая центурия отвечала за определенное количество ослов, коров и коз, как за свою собственность. Если они слишком много ели или пили, то не стоило рассчитывать призанять воды и еды у более экономных соседей.

С наступлением сумерек вся толпа останавливалась и пополняла запас воды из колодцев или родников. Каждый ложился спать на непромокаемый сагум – круглую накидку с отверстием для головы, защищающую от дождя и от снега. Весь хлеб и весь нут съели в первую же неделю, а лазерпиция не предвиделось до самых Филен. Десять миль в день. К тому же по сносной местности. Но эти мили многому их научили. После Филен ситуация обещала стать хуже.

Когда каким-то чудом они достигли Филен за восемнадцать, а не за двадцать дней, Катон дал людям три дня отдыха в наскоро устроенном лагере близ длинного песчаного взморья. Они купались, ловили рыбу, платили драгоценный сестерций за секс какой-нибудь женщине из племени псиллов.

Все легионеры умели плавать, этому их обучали в тренировочных лагерях. Как знать, вдруг кто-нибудь вроде Цезаря прикажет им переплыть озеро или могучую реку? Обнаженные и беззаботные, люди веселились, объедались рыбой.

«Пусть резвятся», – думал Катон, тоже плавая с ними.

– Послушай! – воскликнул Секст, глядя на командира. – Я никогда не думал, что ты так хорошо сложен!

– Это потому, – ответил Катон, напрочь лишенный чувства юмора, – что ты не видел меня, когда я не носил туники под тогой в знак протеста против нарушения mos maiorum. Ты был слишком мал.