Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

– Что касается меня, – непринужденно заметил Секст, – я очень хочу как можно скорее вернуться в цивилизованный мир. Цивилизация подразумевает наличие женщин. Я уже изголодался по женщине.

Взгляд серых глаз стал ледяным.

– Настоящий мужчина должен уметь контролировать свои основные инстинкты, Секст Помпей. Даже четыре года – ничто, – процедил сквозь зубы Катон.

– Конечно, конечно! – поспешил согласиться Секст.

Четыре года, а? Любопытный период времени взят для примера! Между двумя браками с Катоном Марция четыре года была женой Квинта Гортензия. Значит, он ее любил? И страдал?

Харакс оказался деревней в чудесной лагуне. Ее жители, псиллы и гараманты, пробавлялись тем, что ныряли за губками и за жемчугом. Питались они только рыбой, морскими ежами и овощами, которые выращивали их женщины на усиленно увлажняемых клочках земли. Завидев приближавшуюся громаду, те с пронзительными криками стали защищать свои огороды, размахивая мотыгами и осыпая римлян проклятиями. Катон тут же отдал приказ, запрещающий рвать овощи с грядок. Потом договорился с местным вождем о покупке зелени, какой только можно. Конечно, предложенного оказалось недостаточно, хотя при виде серебряных монет огородницы собрали для него все, что успело проклюнуться из земли.

Римляне были убеждены, что человечество не может выжить без фруктов и зелени, но до сих пор Катон не заметил никаких признаков цинги у людей, которые привыкли жевать по дороге ветки сильфия, чтобы во рту скапливалось хоть немного слюны. Что бы ни содержал сильфий, кроме лазерпиция, очевидно, это действовало так же, как зелень. «Мы прошли всего четыреста миль, – думал Катон, – но я чувствую, что мы дойдем».

Отдохнув день и объевшись рыбы, десять тысяч двинулись дальше по ужасной стране, плоской, как доска. Это было утомительное путешествие по солончаковым котловинам и соленым болотам с редкой порослью сильфия. На протяжении четырехсот миль ни колодцев, ни родников. Сорок дней нещадно палящего солнца, сорок очень холодных ночей среди скорпионов и пауков. Никто в Киренаике не говорил солдатам о пауках, которые стали ужасным потрясением. Италия, Греция, обе Галлии, обе Испании, Македония, Фракия, Малая Азия – эта часть мира была им знакома, они исходили ее вдоль и поперек. Там не было больших пауков. В результате самый заслуженный центурион, ветеран почти стольких же сражений, что и Цезарь, мог упасть в обморок при виде такого чудовища. А пауки Фазании (так называлась эта местность) были не просто большими. Они были огромными, размером с детскую ладонь, и с омерзительно волосатыми лапами, которые они прятали под собой, когда отдыхали.

– О Юпитер! – воскликнул утром Секст, вытряхивая такого паука из своего сагума. – Прямо скажу тебе, Марк Катон: если бы я знал заранее об этих тварях, я бы с радостью согласился на общество Тита Лабиена! Признаться, я не очень верил отцу, когда тот говорил, что, достигнув Каспийского моря, он уже через три дня повернул обратно из-за пауков, но теперь-то я знаю, что он имел в виду!

– По крайней мере, – сказал Катон рассудительным тоном, – они в отличие от скорпионов не ядовиты. Да, они больно кусают, но дело тут только в размере их жвал.

В душе он испытывал тот же страх и гадливость, что и другие, но гордость не позволяла ему показывать это. Если командир станет вопить и бегать как полоумный, что подумают десять тысяч солдат? О, иметь бы хоть топливо для костров, чтобы обогреваться ночами! Кто бы подумал, что зной, так донимающий тебя днем, может сменяться столь жутким холодом после заката? Причем вдруг, моментально. Только что ты умирал от жары, а через миг дрожишь так, что зубы стучат. А скудные запасы плавника, собранного на берегу, нужны для приготовления сильфия и мяса.

Мужчины-псиллы отработали заплаченные деньги. Как бы ни очищали места ночлега от скорпионов, они все же попадались. Многие были покусаны, но после того, как псиллы научили римских врачей, как разрезать укус и каким образом высасывать яд, мало кто стал нуждаться в ослах для дальнейшего продвижения. Правда, одной женщине, маленькой и щуплой, не повезло. Укус скорпиона убил ее, но не быстро, не милосердно.

Чем труднее было идти, тем веселее становился Катон. Секст не мог понять, как ему удается держаться. Ведь он по нескольку раз в день обегал все свое воинство, не пропуская ни одной малой группы. Приостанавливался поговорить, посмеяться с такими бравыми, замечательными парнями. И те расправляли плечи, улыбались, делали вид, что этот марш для них – просто отдых. И шли дальше. Десять миль в день.

Вода в бурдюках кончалась. Не прошло и двух дней из предполагаемых сорока, как Катон ввел норму даже для животных. И если какая-нибудь корова или бык вдруг падали, их тут же забивали, чтобы в этот же вечер накормить сколько-то человек. Ослы были неутомимы, как Катон. Они упорно продолжали нести свою поклажу, которая становилась все легче из-за пустеющих бурдюков. И все же жажда – ужасней всего. Денно и нощно людей терзали мучительное мычание коров, жалобное блеяние коз и печальный рев длинноухих. Десять миль в день.

Время от времени грозовые тучи, появлявшиеся вдали, дразнили их, набухая и придвигаясь все ближе. Один или два раза был замечен серый занавес падающего дождя. Но на солдат не пролилось ни капли.

Для Катона, в перерывах между приливами энергии, побуждавшей его совершать обходы войска, путешествие стало временем своего рода триумфа. Унылая пустыня, в которую стоицизм превратил его душу, вырвалась наружу откуда-то из-под спуда и поглотила унылую пустыню, по которой брело его тело. Он словно плыл по морю боли, но боль была очищающей, даже приятной.

К полудню, когда солнце превращало воздух в дрожащее марево, ему иногда казалось, что он видит шагающего к нему Цепиона. Рыжие волосы пламенеют, лицо – маяк любви. Однажды ему привиделась Марция, а один раз он увидел другую женщину, темноволосую незнакомку. Он понял, что это была его мать, несмотря на то что никогда не видел ее портретов. Она умерла через два месяца после его рождения. Ливия Друза. Мама, мама.

Последнее видение посетило его на сороковой день после выхода из Харакса. На рассвете Луций Гратидий сообщил, что бурдюки пусты. Ему снова явился Цепион, но на этот раз сверкающий дорогой образ придвинулся почти вплотную. Простертые руки едва не коснулись Катона.

«Не отчаивайся, брат. Вода рядом».