Морской ястреб - Рафаэль Сабатини

Брат вздрогнул, и его побледневшее лицо испугало Лайонеля. Он точно подсознанием заметил красный шрам, обрисовавшийся, когда краска сбежала с лица сэра Оливера, но не спросил о его происхождении. – Что случилось? – хрипло спросил наконец Оливер. Лайонель опустил глаза, не в силах вынести его странного взгляда. – Он хотел этого, – пробормотал он, отвечая на молчаливый упрек брата. – Я предостерегал его, чтоб он не попадался на моем пути. Но сегодня вечером на него нашло какое-то безумие. Он оскорблял меня, Нолл. Он говорил вещи, которых ни один человек не мог бы вынести, и… – Он замолчал, дополняя этим свой рассказ. – Ну хорошо, – тихо сказал Оливер, – сперва перевяжем вашу рану.

– Не звоните Нику, – быстро попросил Лайонель, – Разве вы не понимаете, Нолл? – сказал он на вопросительный взгляд брата, – разве вы не понимаете, что мы боролись почти в темноте и без свидетелей. Это, – он стал заикаться, – это назовут убийством, хотя это была дуэль, и если узнают, что это я… – Он вздрогнул, и его взгляд стал диким. Губы его дергались. – Я понимаю, – сказал Оливер, который, наконец, понял и горько прибавил: – Вы безумец! – У меня не было выбора, – возражал Лайонель. – Он подошел ко мне с обнаженной шпагой. Право, я думаю, что он был пьян. Я предостерегал его от того, что должно случиться с другим, если один из нас падет, но он просил меня не беспокоиться за него. Он говорил подлые слова обо мне и о вас и обо всех, кто носит наше имя. Он ударил меня плашмя своей шпагой и грозился проколоть меня, если я не вытащу своей, чтоб защищаться. Какой у меня мог быть выбор? Я не имел намерения убить его. Бог мне свидетель, я не имел, Нолл… Не говоря ни слова, Оливер подошел к боковому столику, на котором стояли металлический таз и кувшин. Он налил воды и так же молча начал обмывать рану брата. Омыв рану, он взял несколько скатертей из шкафа и кинжалом разрезал их на полосы, расщипал одну из них и наложил корпии на рану; шпага прошла как – раз по грудным мускулам, задев ребра. Потом умело и ловко приступил к перевязке, чему он научился в своих скитаниях. Сделав это, он открыл окно и вылил кровяную воду. Тряпки, которыми он обмывал рану и все другие предметы, свидетельствовавшие о перевязке, он бросил в огонь. Он должен скрыть все следы даже от Никласа. Он вполне доверял старому слуге. Но это было слишком серьезно, чтоб рисковать. Он вполне понимал страх Лайонеля, так как, какова бы ни была борьба, закон признает это дело, совершенное в тайне, за убийство. Приказав Лайонелю завернуться в плащ, сэр Оливер открыл дверь и поднялся по лестнице в поисках чистой рубашки и камзола для брата. На лестнице он увидел спускающегося Никласа. Он на минуту задержал его разговором о больном и по крайней мере наружно казался совсем спокойным. Потом он послал его наверх, придумав какой-то пустой предлог, а сам пошел достать нужные вещи. Он спустился вниз и помог своему брату надеть другое платье, стараясь как можно меньше беспокоить его при переодевании, чтоб рана не начала кровоточить, потом взял залитые кровью камзол, жилет и рубашку, разрезал их на куски и бросил тоже в огонь. Когда Никлас вошел через несколько минут в большую комнату, он увидел братьев спокойно сидящими за столом. Если б он посмотрел на Лайонеля, то бледность последнего заставила бы его предположить, что тут что-то неладно. Но Лайонель сидел спиной к двери, и сэр Оливер остановил слугу. Лайонель ел очень мало. Ему хотелось пить, и он опустошил бы весь мех, но сэр Оливер его остановил и позволил ему пить только воду, во избежание лихорадки. Свой скудный ужин – ни у кого их них не было аппетита – они съели молча. Наконец, сэр Оливер встал и тихими, но тяжелыми шагами, указывавшими на его настроение, подошел к камину. Он бросил в огонь свежие поленья и взял с камина трубку и кисет с табаком. Задумчиво набив трубку, он схватил короткими железными щипцами кусок горящего полена и прикоснулся им к табаку. Вернувшись к столу и стоя около брата, он прервал молчание.

– Что, – мрачно спросил он, – послужило поводом к вашей ссоре? Лайонель вздрогнул и отшатнулся. Он мял между пальцами кусочек хлеба, устремив на него глаза, – Я не знаю! – ответил он. – Лаль, это неправда!

– Почему? – Это неправда, я не удовлетворюсь этим ответом. Вы только-что сказали, что предупреждали его, чтоб он не попадался на вашем пути. Лайонель оперся локтями на стол и опустил голову на руки. Ослабев от потери крови и от нравственного потрясения, он не чувствовал в себе силы скрывать от брата то, что случилось. – Эта распутница в Мальпасе виной всему, – пожаловался он. Глаза сэра Оливера вспыхнули при этих словах. – Я считал, что она совсем другая, – он остановился и из его груди вырвалось рыдание. – Я думал, что она любит меня. Я собирался жениться на ней, я женился бы. Сэр Оливер тихо выругался. – Я считал ее чистой и хорошей и… – Он остановился, – впрочем, это не ее вина. Это он, собака Годольфин, испортил ее. До его прихода все шло хорошо. А потом… – Догадается ли эта женщина, что это дело ваших рук? – Догадается ли она? – ответил Лайонель. – Я сегодня сказал ей, когда она издевалась надо мной и говорила о нем, что я сейчас же найду его и расквитаюсь с ним. Я направлялся в замок Годольфин, когда встретил его в парке. – Значит, вы солгали мне, Лайонель, сказав, что это он напал на вас? – Так и было, – быстро вставил Лайонель. – Он не дал мне опомниться, слез с коня и направился ко мне, ворча, как строптивый ублюдок. О, он также был готов к бою, так же желал его, как я. – Но женщина в Мальпасе знает, – сказал сэр Оливер мрачно, – и если она скажет… – Она не скажет, – воскликнул Лайонель, – она не посмеет из-за своей репутации. – Да, я думаю, вы правы, – с облегчением согласился Оливер. – Вы уверены, что никто не видел вас уходящим и возвращающимся? – Никто. Сэр Оливер шагал взад и вперед по комнате, куря трубку. – Ну, тогда я думаю, что все будет хорошо, – сказал он. – Теперь вам лучше всего лечь в постель, я снесу вас туда. Он взял брата на свои сильные руки и понес его по лестнице. Когда Оливер увидел его спокойно дремлющим, он спустился вниз, закрыл входную дверь, подвинул большое дубовое кресло к огню и сидел до поздней ночи куря и раздумывая. Он сказал Лайонелю, что все будет хорошо. Если б жертвой был кто-нибудь другой, а не брат Розамунды, то это его очень мало беспокоило бы. Самый факт убийства Годольфина, надо сознаться не мучил его. Годольфин заслужил такой конец и давно получил бы его из рук самого Оливера, если б не был братом Розамунды. Вот в чем было главное препятствие. Ее брат пал от руки его брата. Она любила своего брата больше всех на свете после него, так же, как и он любил Лайонеля больше всех после нее. Он чувствовал ее горе, он уже мысленно разделял его с ней. Наконец, он встал, проклиная распутницу из Мальпаса, из-за которой возникло это новое затруднение там, где их и так было много. Он стоял, прислонившись к камину, опершись ногой о каминную решетку, и думал о том, что ему предпринять. Он должен молча нести эту тяжесть. Он должен скрывать это от Розамунды. Сердце его разрывалось на части при мысли, что он должен будет ее обмануть. Но не было другого выхода, разве только отказаться от нее – а это было выше его сил. Приняв это решение, он взял свечу и отправился спать.