Госпожа души моей - Оливия Лейк

– Это единственная причина? – подталкивал к полной откровенности лорд Дарэл.

– Нет. Больше я боюсь, что он предъявит права на ребенка. Эрик – король, и чтобы ни произошло между нами, малышка – королевской крови.

– Ты мать, и никто не отнимет у тебя дитя. – Такое невозможно в принципе, но если вдруг, то сам лорд Дарэл не допустит этого. – Иди, и не волнуйся больше. А Лансиль всегда держит слово.

Она поднялась и направилась к выходу, когда услышала:

– Иногда мы чего-то очень сильно хотим, а когда получаем желаемое, понимаем, что хотели совсем не этого.

Алира обернулась и вопросительно посмотрела на него, но он только улыбнулся и махнул рукой, показывая, что она может быть свободна.

***

Эдрик много времени проводил в Диких землях вместе с Лансилем. Иногда к ним присоединялся Дирик, а вот Дино после возвращения Алиры предпочитал оставаться дома. Они вместе выслеживали прислужников Черной страны и безжалостно уничтожали. Все чувствовали, что Некромант собирает силы и готовится нанести удар, но пока его мощи недостаточно, чтобы покинуть проклятые земли. Пока у свободных народов Сагенеи есть шанс.

Сейчас Эдрик стоял у подножия трона короля Роутвуда и рассказывал последние новости. Он специально прибыл в Зачарованное королевство, чтобы просить его владыку об услуге.

– Среди бесов появились разумные. Мы пытаемся пленить одного из них. Владыка, могу ли я рассчитывать на вашу помощь? Только в ваших темницах можно удержать их тьму. Только с вашей силой.

Эрик слушал внимательно. Его беспокоила возросшая активность Черной страны, а еще – охранные печати стали чаще взламывать. Он чувствовал: зло собирается у него под боком. Сагенеи, как никогда, необходимо единение.

– Конечно, я и мой народ поможем тебе и Совету.

– Благодарю, милорд, – Эдрик поклонился и начал отступать от трона.

– Эдрик, как… – Король увидел спешащего к ним Лансиля и замолчал.

– Ваше величество?

– Нет, ничего.

Эдрик догадывался, о чем, точнее, о ком, хотел узнать король Эрик, но не собирался облегчать ему задачу. Еще раз поклонившись, покинул тронный зал.

Уже вечером Эрик вошел в свою гостиную и налил вина. Покручивая золотую ножку кубка, он размышлял о разговоре с Эдриком. Точнее, о том, что не спросил. Как Алира? Все ли хорошо? Вспоминает ли его, Эрика? Или, наоборот, забыла уже? Взгляд прошелся по искусным гобеленам, изображавшим великие битвы далеких лет, и в который раз остановился на резной двери, ведущей в соседние покои.

Эрик подошел к письменному столу и открыл верхний ящик. Небольшой ключ одиноко блестел на дне. Он взял его и впервые после отъезда Алиры открыл эту дверь. Ее комнаты стояли пустыми и одинокими. Нет, запустения в них не было. Все те же сочные синие тона, разбросанные парчовые подушки и изящная обстановка. Покрывало слегка откинуто, будто кто-то недавно встал с постели, простыни все также сияли белизной, только пустые полки огромного шкафа и выдвинутые ящики стола напоминали, что хозяйка этого будуара давно покинула его. Эрик провел глазами по комнате, пытаясь взглядом охватить ее – здесь он был счастлив, – и заметил кусок белого шелка, лежавший под кроватью. Он наклонился и подцепил его пальцами.

Тонкая ночная сорочка до сих пор хранила запах своей госпожи. Полевые цветы и дикий мед. Сладкая и дерзкая Алира. Эрик сжал в руке гладкую ткань и подошел к балкону. Распахнул, впуская свежий морозный воздух. Устроившись в мягком бархатном кресле, задумался о прошлом. Что такое семь месяцев? Точнее, двести пятнадцать дней с ее отъезда, а словно вчера. Эрик горько хмыкнул. Он знал, что будет тяжело – Алира стала очень дорога ему, – но, признаться, не представлял, что так сильно будет тосковать по ней. Живая, вечно юная, страстная и порывистая. Весна в одной женщине. С притягательной малиново-алой прелестью. Его красавица с буйными мягкими кудрями и божественным телом. Его… Нет, больше не его.

– Мяу! – Луна пробралась следом в комнату своей госпожи и прыгнула на колени.

– Тоже скучаешь по ней? – Он погладил ее и накрыл полой камзола, защищая от ветра.

– Мяу! – жалобно, от чего Эрик посмурнел еще больше. Луна стала часто убегать, а когда видела Наримель шипела и пропадала на несколько дней. Это беспокоило. Лучше бы вернуть ее хозяйке. А то кошка зачахнет. Пусть хоть она будет рядом с Алирой. Пусть хоть она будет счастлива.

Эрик редко придавался меланхолии, просто не позволял себе впадать в нее – так и до полного опустошения недалеко, – но сегодня накатило и прорвало. Боги, как же так! Если он должен был засиять, если должен найти силы вести за собой свободные народы, стать великим! То почему тогда ему так плохо? В чем смысл? Эрик запутался. Совсем запутался.

И заметно это было не только ему. Лансиль видел, как отец мечется: тихо, внутри себя, но он чувствовал в нем перемену. Увы, не в лучшую сторону. Когда тяжело владыке – всему королевству, лесу тяжко.

Лансиль попрощался с матерью, объявив, что уезжает на пограничье. Она, благословив, отпустила. После ее возвращения он долго никуда не отлучался из дворца, стараясь как можно больше времени проводить с ней, помогая снова привыкнуть к земной жизни. Но матушка с каждым днем незримо отдалялась от них. Лансиль чувствовал, что ей тяжко в больших и шумных залах, на пирах и обедах. Ее душа нуждалась в уединении. Сын и муж дали его ей.

Лансиль зашел в королевские покои. Стража сказала, что король у себя и никуда не выходил. Он осмотрелся и, заметив приоткрытую дверь в стене, шагнул в темноту. Зимнее солнце редко баловало жителей Роутвуда, поэтому казалось, что уже смеркается, хотя сейчас только середина дня.

Лансиль часто бывал в гостиной этих покоев, когда возвращался с докладом, но не в спальне Алиры…

– Отец? – позвал он, тот не ответил.

Здесь было холодно. Воздушные светлые занавески разлетались в стороны от сильного ветра. Король сидел, откинувшись в кресле, не чувствуя ни холода, ни стылости, бьющей в лицо.

Раньше, до встречи отца с Алирой, Лансиль привык, что Эрик Лейн Роутвудский в первую очередь гордый индарский король и могущественный маг, а уже потом отец и мужчина. Но сейчас в кресле сидел именно мужчина. Мужчина, которого раздирали сомнения и противоречия. Тоска, застывшая у него на лице, лучше всяких слов говорила, что чувства, которые он испытывал к Алире, намного глубже обычной привязанности.