Тени тевтонов - Алексей Иванов

Клиховский только соглашался.

– Как ваш музей? – спросил он словно ненароком.

– Музея больше нет. Шведскую цитадель занял какой-то военный штаб, и все мои экспонаты и документы упакованы для транспортировки.

– А тот меч, который вы считаете Лигуэтом?

– Он тоже упакован. Мне дали десять ящиков из-под снарядов – знаете, такие зелёные, плоские, – и я со всеми предосторожностями уложил в них и Лигуэт, и распятье святого Адальберта, и янтарь орденских времён, и кубок из Хонеды, и оковы Генриха фон Плауэна… Это удивительные вещи! ..

– И куда их переместят из цитадели? Когда?

– Я жду решения гауляйтера. Но у него хватает своих забот.

Доктор Хаберлянд зарегистрировал Клиховского, то есть Бадштубера, в магистрате, и Клиховский стал получать талоны на продукты. Пятого февраля, через десять дней после своего бегства из форта, он шёл в ратушу и вдруг услышал странное завывание – это включились сирены воздушной тревоги. Толпа на улице не поняла, в чём дело: Пиллау ещё не бомбили. А потом загудели суда в гавани и раздался клёкот скорострельных зенитных автоматов. Клиховский посмотрел на низкое облачное небо: там бледно полыхало, как в грозу, а затем над улицей пронеслись два самолёта со звёздами. Тотчас город встряхнуло и закачало. Взревели близкие взрывы, завизжали женщины возле аптеки на углу.

Люди кинулись кто куда. Клиховский увидел, как светловолосая девушка в сером пальто вжалась в глубокую нишу полуподвального окна. Из верхних окон здания внезапно выбило пламя и осколки стёкол; стена потрескалась, будто мгновенно состарилась, и, ломаясь, с грохотом и пылью рассыпалась на куски, оголяя внутренние помещения. Девушка исчезла под грудой обломков.

Клиховский не знал, почему он так поступил. Немцы погибают? И пусть погибают! .. Но он отшвыривал кирпичи и выворачивал глыбы, продираясь к нише полуподвала. Он выкапывал не девушку-немку, а себя самого, заживо погребённого в тоннеле форта Штиле. Только так он мог справиться с тем животным ужасом, который однажды едва не свёл его с ума, а теперь вернулся и вышиб из разума. Вокруг кричали и рыдали, бомбардировщики зашли на второй круг, улицу снова подбрасывало, ржали лошади, стелился едкий дым от горящей аптеки. Клиховский разгрёб дыру и вцепился в серое пальто. Он выволок девушку из западни и скорее перетащил в подворотню.

Там они и просидели до завершения налёта. Клиховский крупно дрожал, его мутило. Девушка намертво вцепилась в рукав своего спасителя. Пальто у неё было в кирпичном мусоре, лицо – в крови, а светлые волосы стояли дыбом.

Русские самолёты улетели, а немка всё боялась выйти из подворотни. На задымлённой улице среди груд кирпича и черепицы валялись мёртвые люди и лошади, опрокинутые фургоны. Зияли воронки. Бродила и страшно завывала какая-то женщина. Ноги не держали, подгибались, но Клиховский довёл спасённую девушку до её дома на улице Лоцманов.

Вечером он рассказал о налёте доктору Хаберлянду.

– Вы спасли Хельгу Людерс, Винсент, – сразу узнал девушку Хаберлянд. – Это хорошо. Получается, что я, пусть и косвенно, отплатил добром Грегору Людерсу, её дяде и опекуну. До войны мы с ним дружили и сотрудничали. О, как мы оба были увлечены работой над музеем нашего милого Пиллау!

– Что произошло потом?

– Мы рассорились. Я прозрел, а Грегор пал жертвой демагогии Геббельса…

Хаберлянд замолчал и отёр старческую слезу.

– Как нам жить дальше, господин Клиховский? – спросил он. – Я имею в виду всех немцев, моих несчастных соотечественников… Рейх обречён. Мы раздавлены ходом истории! Наш народ страшно виноват, что доверился ницшеанствующему безумцу! Весь мир обрушился на наши головы! Нам придётся возрождать себя из праха, в который повергли нас нацисты!

Клиховскому было жаль Хаберлянда, а немцев не жаль.

Первая бомбёжка сломила доктора: он подал заявку на эвакуацию. Свою квартиру он зарегистрировал в магистрате на Пауля Бадштубера.

– Пользуйтесь бомбоубежищем в подвале, – посоветовал Хаберлянд. – Я попросил разрешение на выезд и для вас, но его выдадут, когда я уже уеду.

– Спасибо, господин доктор, – поблагодарил Клиховский; он не собирался бежать из Пиллау, пока не найдёт Лигуэт. – А что с вашим музеем?

– Я сдал ящики на попечение канцелярии гауляйтера. Полагаю, господин Кох переправит их в свою резиденцию – в замок Лохштедт. Больше некуда.

Клиховский помог доктору донести чемоданы до набережной. На пирс провожающих не пропускало оцепление из власовцев в овчинных шапках. Прощаясь, доктор крепко обнял своего гостя. А потом Клиховский смотрел, как транспорт «Марс» медленно уходит по каналу Иннехафен к проливу.

Но думал Клиховский вовсе не о докторе Хаберлянде. Здесь, на улице Ам Грабен, глядя на судно с беженцами, он вдруг ощутил живую глубину родовой памяти. Чужое прошлое всплывало из небытия в виде его собственной судьбы. Всё это уже случилось с его давним предком. Всё это было. Была девушка, выкопанная предком из могилы. И был робкий мудрец, убежавший с поля боя.

* * *

Длинные сочленения замка Мальборк растянулись по правому берегу Ногата, будто исполинская, разобранная на части машина вроде катапульты. Геометрия стен и башен была промерена линейкой и циркулем с немецкой точностью: плоскости и ровные дуги; цилиндры, кубы, трапеции и конусы – ни одного прихотливого изгиба или вольной завитушки. Краснокирпичная кладка, подсвеченная закатом, саднила взгляд, как ржавчина. Черепичные кровли и арочные фронтоны багровели в смуглой августовской синеве неба и перевёрнуто отражались в гладкой реке. Своей неподвижной и мертвенной правильностью замок словно спорил с живым трепетом божьего творения.

Краковский каноник Ян Длугош рассматривал тевтонскую твердыню и понимал, что Польша победит Орден лишь тогда, когда изгонит рыцарей из Мальборка – немецкого Мариенбурга. Великие сражения ничего не изменят. Полвека назад король Ягайло разбил тевтонцев у деревни Грюнвальд, но не сумел взять замок, и Орден остался в Польше, как стрела, вонзённая в тело. А нынешней весной рыцарь Ганс фон Байзен, предводитель мятежников, снова осаждал Мальборк с войсками из Гданьска и Эльблонга – немцы называли эти города Данцигом и Эльбингом, – но, увы, отступился, и тевтонцы угрожают полякам по-прежнему. Вот потому король Казимир должен захватить столицу непреклонного Ордена. Лучше без напрасной христианской крови. И он, Ян Длугош, коронный негоциатор, обязан помочь своему государю.

На левом берегу Ногата выстроились в ряд пушки на колёсных лафетах; немцы прозвали их «шарф-метцен» – «меткие девки». Гулко гремели выстрелы, ядра со звоном били в стену, и слышался шорох сыплющихся кирпичей. Замок отвечал приглушённым лаем бомбард; их снаряды вязко шлёпались вокруг пушек в истоптанную траву, будто каменные яблоки. Бойницы стен и башен, озаряясь изнутри, часто трещали малыми ручными орудиями – гуфницами, пишталями и фистулами, и польские пушкари прятались от смертоносного чугунного гороха за большими щитами-павезами со шляхетскими гербами.