Покер с акулой - Дарья Донцова

Дверь сорок второй квартиры выделялась на фоне других. Обитая красивой зеленой кожей, она выглядела дорого и щеголевато. А вместо обычного звонка красовалась выполненная из непонятного материала собачья морда. Жуткий китч! Кирюшка недавно увидел эту штуку на рынке и долго просил установить «собачку» у нас дома. Я еще тогда подумала – неужели есть человек, способный купить подобный мрак? Оказывается, есть!

Нажав на «нос», я послушала хриплую трель, призванную имитировать лай. Лана не спешила открывать дверь. «Лай» стих. Я повторила операцию. Но истеричка не торопилась. Обозлившись, я дернула за ручку. Видали нахалку! Не дала мне поспать, а сама преспокойненько задрыхла! Я хорошо знаю таких припадочных! Небось устала комедию ломать и рухнула в объятия Морфея, совершенно не ожидая, что такая дура, как я, примчится ее спасать!

Дверь неожиданно без скрипа приотворилась. Ну и прекрасно, сейчас ей мало не покажется! Нарочно громко топая сапожищами, я влетела в темную прихожую и заорала:

– Лана, вы где?

В ответ раздался едва различимый стон. Я ринулась на звук. В небольшой комнате на кровати лежала женщина. Спальня без слов рассказала о хозяйке – хорошо обеспечена и одинока. Постель застелена кокетливыми желтыми шелковыми простынями, повсюду рюшечки, бантики, кружавчики, искусственный мех и розовые оборочки. Сама Лана была облачена в невероятную красно-оранжево-черную пижаму из тех, что за бешеные деньги продаются в специализированных магазинах белья. Подходящий прикид для истерички, как правило, это «тонко чувствующие и художественные натуры». Я открыла было рот, чтобы выплеснуть благородное негодование, но тут же осеклась. Может, незнакомка и припадочная, но сейчас ей явно было плохо. Синеватая бледность заливала лицо, капли пота покрывали лоб. На одеяле валялась трубка радиотелефона. Я набрала «03».

На двадцатом гудке я вся искрилась злобой. Это только в кино все сломя голову кидаются к носилкам, где испускает последний вздох больной, в жизни же никто даже пошевелиться не желает. Наконец безликий голос сообщил:

– «Скорая» слушает.

– Пожалуйста, пришлите врача, женщине плохо.

– Возраст? – равнодушно поинтересовалась трубка.

Более дурацкого вопроса и придумать нельзя. Впрочем, понятно, почему его задают первым. Если, к примеру, узнают, что заболела восьмидесятилетняя старушка, спешить не станут. Бросив мимолетный взгляд на Лану, я ответила:

– Сорок пять.

– Что с ней?

– Не знаю, она без сознания.

– Боли есть?

– Не знаю, вроде нет.

– Адрес.

Я быстро продиктовала название улицы.

– Кто вызывает?

– Соседка.

– Ждите, – без всяких эмоций оповестила диспетчерша и отсоединилась.

Я с тревогой посмотрела на больную. Внезапно она открыла глаза и пробормотала:

– Анечка, ты пришла!

Я не стала ее разубеждать и подтвердила:

– Пришла, пришла, сейчас врач приедет.

Лана как-то странно всхрапнула и почти неразборчиво забормотала:

– Подделка, подделка, искал…

– Все, лежи тихо, – успокоила я ее, бросая взгляд на часы.

Ну где же «Скорая»? Так и умереть можно, не дождавшись помощи.

Лана беспокойно зашевелилась.

– Лежи смирно, – велела я.

Но женщина, словно заигранная пластинка, повторяла:

– Подделка, подделка…

– Хорошо, хорошо, подделка, – попробовала я ее утешить, – не бойся, сейчас медицина прикатит. Что у тебя болит?

Но Лана замолчала, потом вновь всхрапнула и неожиданно громко и сильно вскрикнула:

– Он мне не поверил, все искал, искал, но нету…

– Хорошо, хорошо, – решила я успокоить женщину.

– Ты веришь?

– Конечно.

– Тогда расскажи всем, что он меня убил! – страстно выкрикнула Лана и откинулась на подушку.

Лицо ее страшно задергалось, рот с усилием сделал вдох, но выдоха не последовало. Глаза уставились в одну точку, руки неожиданно вытянулись. Я перепугалась окончательно, но минуты текли и текли, миновало четверть часа, и тут прозвенел резкий звонок. Громыхая железными ящиками, двое довольно молодых мужчин вошли в комнату и, глянув на Лану, разом вздохнули.

– Надо же, – вздохнул один, – под самый конец смены.

– Еще б полчаса и спокойненько домой ушли, – добавил второй.

Первый вытащил какие-то бланки. Второй нагнулся над Ланой и велел мне:

– Дайте полотенце, похуже, чтобы не жалко было выбросить.

Ничего не понимая, я пошла в ванную, сдернула с крючка розовую махру и отдала фельдшеру. Тот зачем-то засунул полотенце Лане между ног.

– Вы что, гинекологический осмотр производить собрались? – удивилась я.

Доктор вздохнул, накапал в стаканчик коричневую жидкость и, протягивая мне резко пахнущую емкость, спокойно пояснил:

– Белье испачкается, вам потом выбросить придется.

– Почему? – не поняла я, крайне удивленная, что они даже не пытаются оказать больной помощь.

– Потому, – ответил врач, накручивая телефон, – что после смерти сфинктры расслабляются, и содержимое мочевого пузыря и прямой кишки…

Он не договорил и крикнул в трубку:

– Алло, «Скорая», экипаж пятнадцатый, высылайте своих, у нас труп. Нет, до приезда.

Я стояла, плохо соображая, что происходит.

– Фамилия? – спросил доктор.

– Моя?

– Нет, умершей.

– Не знаю.

Врач хмыкнул.

– Ладно, имя и возраст.

– Лана, а сколько лет, понятия не имею.

Терапевт окинул меня холодным взглядом и поинтересовался:

– А вы, собственно, кто такая?

Я замялась, ну как объяснить ему суть? Рассказать, как мне позвонила ночью незнакомая женщина, а я побежала на зов? Лучше поступлю проще:

– Соседка.

– Соседка-беседка, – присвистнул фельдшер, – давайте быстренько документики поищем. Небось паспорт лежит в письменном столе или в шкафу с бельем.

Он оказался прав. В соседней комнате, в баре, на стеклянной полке стояла небольшая коробочка. Сверху лежала бордовая книжечка. Я открыла ее – Светлана Родионовна Ломакина, 1952 года рождения.

– На сердце не жаловалась? – поинтересовался врач, бодро заполняя бумажки, – может, стенокардией страдала?

– Я плохо ее знала, – промямлила я.

– Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, – пробубнил фельдшер, связывая бинтом запястья несчастной.

Потом он вытащил небольшой кусок оранжевой медицинской клеенки, быстро написал на ней печатными буквами «Ломакина» и начал, насвистывая, привязывать бирку к ноге усопшей. Мне стало дурно от его выверенно деловитых движений. Парень работал как автомат, никаких чувств не отразилось на его лице, словно перед ним была не умершая женщина, а сломанная табуретка. Впрочем, разлетевшаяся мебель скорей всего вызвала бы у него гнев или злость, во всяком случае, хоть какие-нибудь эмоции.