Сны на ветру, или Плотоядное вино - Виктор Стасевич

– Основательная каша у него в башке, – покачал головой Шансин, глядя на старика, как на тяжелобольного.

– Нам это и надо, – воодушевлённо подхватил Тарабаркин, – ты посмотри на улицу, там такая каша в людских головах, а после коммунистических митингов они прутся на «нашу родительскую субботу». Но заметь, это возникло не сейчас, в наши проклятые девяностые, ещё в двадцатых годах были святцы коммунистических имён, точное название не помню. Ладно, дискуссию в сторону, тут нечего говорить, дед Цитатник нам явно в струю, и вы в ближайшее время в этом убедитесь.

– Мне ближе мысли Заболоцкого, Николая Алексеевича, прошедшего через зэковские горнила, – Шансин мрачно рассматривал шустрого старика. – Он как раз рассуждает, что на зоне хорошо понимаешь о схождении эстетических точек коммунистов и воров, убийц, рецидивистов. Правда, в отличие от криминальных элементов, борцов за всеобщее благо отличала редкая агрессивность. Кстати, у него есть чудное даже не рассуждение, а я бы сказал предложение о памятнике Сталину, мы можем это использовать в своей будущей бизнес-практике. Поэт говорит, что если ставить таковой для кормчего, то обязательно в звуковом оформлении в виде стонов, криков заключённых, смешанных с харкающей бранью энкавэдэшников. И чтобы периодически звучал истошный крик полусумасшедшего, которого били с особым остервенением за то, что при каждом ударе он кричал «Слава великому Сталину! ».

Видлен Афанасьевич с ужасом смотрел на рассуждающего Шансина, было видно, что старик испугался, словно попал на бесовский шабаш, но Тарабаркин махнул ему рукой, мягко добавив:

– На Костю иногда находит, он в одной северной экспедиции по Оби увидел размытые захоронения бывшего гулаговского лагеря, впечатлился от множества плывущих трупов по реке, теперь не может уняться. Эдакая революционная палеонтология позднего кайнозоя времён великого кормчего. Это у него нервное, со временем пройдёт, а сейчас за работу, время не ждёт, завтра клиенты попрут шумной толпой.

Никто ему не ответил, каждый вернулся к своему делу, а старик Цитатник встряхнулся, улыбнулся и важно стал вышагивать среди строительного материала, по-птичьи рассматривая каждую мелочь. Вначале он сильно раздражал всех, особенно Драперовича, но после первого часа его уже не замечали, тем более Тарабаркин притащил бригаду узбеков в помощь компаньонам, а сам вновь пропал в неизвестном направлении.

К вечеру пригнали автобус, привезли венки, свежие гробы, несколько рулонов красной ткани. Вид-лен кинулся обивать гробы материей и делал это виртуозно, словно всю жизнь только этим и занимался.

– Нет, гробы не обивал, а вот праздничные грузовики – довольно часто. Хочу сказать, что разницы никакой, – пояснил он, нацеливаясь на шляпку гвоздя. – Да, есть ещё одна новаторская мысль: если сосну проморить марганцовкой, то можно выдать за дуб, у нас так делал деревенский плотник. С мебелью не выходило, а вот с гробами никаких проблем, кто ж их будет проверять. Чистый навар.

– А вы, Видлен Афанасьевич, капиталист, – хмуро спросил Шансин.

– Время диктует, кем нам быть и где быть, – многозначительно заметил Цитатник.

– Владимир Ильич или великий Мао? – спросил Костя.

– Нет, это уже из моего, – невозмутимо бросил старик.

Костя поперхнулся, хотел обратиться к Драперовичу, но тот с остервенением раскрашивал автобус. В глазах художника отражались огненные блики, как от мартеновской печи, рядом с ним стоять было страшно. Между фарами он вывел громадные золотистые серп и молот, на одной стороне автобуса был изображён революционный матрос, упирающийся ногами в глобус и вскидывающий громадный кулак, грозящий неведомым силам, на другой колосилась пшеница среди волн многочисленных знамён. Колёса он покрасил красным, по краю с чёрным кантом. Теперь автобус преобразился, был грозен своей плакатностью и напоминанием, что коммунисты ещё вернутся. Шансин восторженно присвистнул и быстро скрылся в помещении, докрашивать потолок. Старик Видлен долго стоял рядом с автобусом, ошарашено разглядывая детали, потом подошёл к Драперовичу и с чувством, пуская искреннюю слезу, произнёс:

– Спасибо, товарищ, я окончательно проникся, наконец понял, что настоящее искусство может не только служить трудящимся, но и возвышать. Дай я тебя обниму, родной ты мой! Впервые в жизни могу лицезреть гения и даже прикоснуться к нему!

Цитатник цепко схватил художника, уткнулся ему в плечо и заплакал, чем растрогал Драперовича. Он окончательно простил Видлена за первые слова при встрече.

Поздно вечером, когда они, уставшие, вышли на крыльцо, расселись, кто где мог, и тихо наблюдали за последними лучами солнца, скользящими по крышам домов, к киоску, расписанному автобусу, утробно урча, подкатил старый «запорожец», в народе прозванный «горбатым». Из него выскочил шумный Тарабаркин, за ним, кряхтя, вылез из-за руля седой грузный старик во френче военного образца. Седые брови нависали над его суровыми глазами, подчёркивая фундаментальность и непреклонность, широкие плечи, крепкая грудь лишь добавляли важность фигуре. Он вытащил из салона узловатую палку и, опираясь на неё, двинулся за Тарабаркиным.

– Знакомьтесь, Георгий Илларионович Петлин, полковник, знаменитый танкист, орденоносец, член ВКПб, КПСС, партии ныне известной в народе как КПРФ, в прошлом секретарь партийной организации в гвардейском дивизионе, возглавлял горсовет в Ерске, в настоящий момент руководит партийной ячейкой в местном ЖКХ. И вот на него возложена ответственная миссия по организации похорон члена партячейки, Фаины Арнольдовны Панасюк, в прошлом честной труженицы, принципиальной коммунистки, пламенной и горячей последовательницы заветов наших вождей. Я правильно говорю? – Он повернулся к старику.

– В целом, – скупо ответил тот, – только слишком взбаламутил. У меня один вопрос, завтра после полудня всё будет готово?

– Как штык, – заверил его Тарабаркин, – только надо уточнить, сколько венков, какой памятник, сколько народу, в смысле нужен ли будет ещё один автобус?

Седой старик посмотрел на расписанный серпами и молотами автобус, с интересом поглядел на красные шины, и вроде засомневался, но тут шустрым петухом вывалился Видлен:

– Больных вопросов не обходить, не затушёвывать, а ставить их ребром… – Но под строгим взглядом Георгия Илларионовича стушевался и спешно пояснил: – Не мои слова, Владимира Ильича.

– Правильно, – выдавил из себя седой и, не поворачиваясь к Тарабаркину, бросил через плечо, – три венка и этого, размалёванного, вполне хватит, – кивнул на автобус. – Не опаздывать, в два, в Кривом переулке, пять. Ждём.

Он ещё раз строго посмотрел на Видлена, устало погрозил ему узловатой палкой, повернулся и зашагал к «запорожцу». И пока он подходил, садился в него, заводил двигатель, никто не произнёс ни одного слова, лишь в грохоте отъезжающего автомобиля прозвучало видленовское: «До скорой встречи! ».