Мораторий на крови - Марк Фурман

«Редкое, несовременное имя», – подумал я. Так, смеясь и болтая, мы дошли до какого-то строящегося здания, зашли внутрь, где и допили водку. Когда я захотел овладеть Таисией, она как-то легко согласилась. И тут вновь, одновременно с желанием, мною, клянусь, сверх моей воли овладело стремление к насилию, причинению боли. Я знал, вернее, читал, в том числе у Фрейда, что такое садизм в отношениях между мужчиной и женщиной, но не предполагал, что насилие уже прочно вошло в мою плоть и кровь.

…Уже овладев не оказавшей никакого сопротивления Таисией, я до боли и криков кусал ее, потом задушил, затолкал тело в бочку с каким-то раствором, прикрыл доской. Дома, перед сном, обдумывая случившееся, пришел к мысли, что поступил правильно, ибо все женщины, девушки, словом, весь слабый пол, изготовлены из одного теста, и ни одной нельзя верить.

Наверное, во мне заговорило, взбродило, как застоявшееся вино, чувство мщения всем женщинам за предательство Анни и Юльки Гречко. Подумав, что свершенное мной стало возможным в Комарове, где я был предоставлен самому себе, на следующий день после второго убийства решил уехать от тетки домой в Тригорск. Тетя Лиза даже обиделась, ей я объяснил свой скорый отъезд необходимостью отработать неделю в театре, отправлявшемся на гастроли…»

Чтение Папуши прервал звонок, настойчиво доносившийся из кабинета, мгновение спустя вошла Нинель.

– Федор Ильич, Москва на проводе, звонят из управления, похоже, кто-то из начальства. Велено тебя срочно отыскать.

Нехотя оторвавшись от записей Милославского, тяжело поднявшись и по ходу едва не упав, споткнувшись о порог, начальник централа заспешил к телефону.

21

Исаев отыскал Фальковского лишь вечером на спортивной базе «Труда». Редактор отдела новостей, не раздевшись, спал в комнате летнего корпуса на втором этаже. Вокруг на полу – смятые газеты, недопитая бутылка темной «Балтики».

«Прикончу для профилактики, – прикинул Исаев. – Так вернее будет, не выливать же добро». Он зажевал пиво хвостом от воблы, валявшейся рядом с бутылкой, собрал разбросанные газеты, затем потряс Фальковского за плечо, не без труда разбудил его. Редактор отдела приподнялся, привалясь к спинке кровати, хмуро взглянул на Исаева:

– Явился, не запылился! И кто, Виталька, тебя по мою душу прислал? Беги, готовь завтрашний номер, я на два дня в отгуле.

– За номером дело не станет, Анатолий Соломонович. Но вас шеф срочно требует, машина со мной.

– Сделаем так. Свези меня до дома, а редактору скажи, что не нашел пропавшего. – Фальковский хитровато прищурился.

– Да знает Калистратов, где вы. Не поедете в редакцию, сам сюда заявится. Он с Виктором, водителем, на мобильной связи.

– Обложили… Еб…е работнички, – Фальковский грязно выругался, покачнувшись, встал.

– Что ж, вези, помощничек. Дай закурить, а прессу верни. – Отобрав газеты, он сунул их в прислоненную к стене репортерскую сумку.

?

В редакции «Вечернего Тригорска» светились лишь окна кабинета Калистратова. Фальковский с Исаевым прошли полуосвещенным пустынным коридором, остановились у распахнутой двери кабинета главного.

– А, пропащий. – Редактор полуобнял Фальковского за плечи. – Понимаю, Толя, и сочувствую. Скажу прямо, как давнему товарищу. Мы переживаем вместе с тобой, надеялись, уберут, расстреляют убийцу, и тут этот гребаный указ. Посему нужен именно твой материал.

– Ничего я, Илья Борисович, писать не буду. – Из-под опухших век с подрагивающими рыжеватыми ресницами Фальковский взглянул на главного. – С сегодняшнего дня ухожу на больничный или отгулы использую. Кстати, Виталий здесь, ему и поручи.

– Ваши гражданские права, Анатолий Соломонович, мне известны, – переходя на официальный тон, заметил Калистратов. – Но вначале материал, место в завтрашнем номере оставлено.

– Достал! Но я даже не знаю, о чем писать…

– Другой разговор. – Калистратов придвинул к нему диктофон. – Тут записан репортаж с комиссии по помилованию, на которой обсуждался президентский указ. Дай факты, мнения присутствующих, с редакционным, вернее, твоим комментарием.

– Что, Илья, никого другого не сыскал? – с вызовом, грубовато спросил Фальковский.

– Погоди, не кипятись. Для начала прими журналистское снадобье, сосни и за дело.

Калистратов подошел к книжному шкафу. Отодвинув том «Энциклопедического словаря», достал бутылку сухого «Каберне», из микроволновки на подоконнике вытащил блюдо с пиццей.

– Еще не остыла, – удовлетворенно произнес он. – Что ж, по стакану, акулы пера. Закусь преотличная. Заодно и послушаем, кто из комиссии за мораторий, а кто против…

Откинувшись на спинку кресла, Калистратов включил диктофон.

22

Юрий Лаврик, старший следователь по особо важным делам, поправив галстук, вошел в кабинет начальника спецотдела ФСБ генерала Корчагина.

– Присаживайтесь, Юрий Романович, – предложил генерал. – Знаю, что вы отлично справились с заданием по террористической группировке на границе с Грузией, читал ваш отчет. Хотим поручить вам менее сложное, но ответственное дело. Поедете в Тригорск для проверки исполнения указа президента о моратории на смертную казнь. Там вчера расстреляли серийного маньяка Милославского. Есть неофициальные данные, что местные ребята поторопились, и ко времени исполнения приговора факс об указе уже поступил в централ. Заодно присмотритесь к тамошнему централу, его руководству. Наше чекистское око нигде не помешает.

Этой любимой фразой, ставшей почти афористичной среди подчиненных, генерал часто заканчивал разговор. Лаврик, наслышанный об этом, поинтересовался:

– Как долго, товарищ генерал, продлится моя командировка?