Воин Доброй Удачи - Р. Скотт Бэккер

Кастовая аристократия всех народов внезапно обрела единство в общем страхе перед своими слугами и рабами. Судебные иски между ними были отозваны, чтобы освободить суды для более неотложных дел. Старая и благородная вражда была отброшена в сторону. Шрайя Тысячи Храмов созвал высокопоставленных культовых жрецов Трех Морей на так называемый Третий совет Сумны, призывая их отказаться от местнического поклонения и вспомнить бога, стоящего за богами. Другие шрайя повсюду призывали на помощь своего пророка и государя. Те заудуньяни, кто не присоединился к Великой Ордалии, возвысили голоса, чтобы обратиться к своим соратникам и подчиненным. Целыми группами они убивали тех, кого считали неверными, в темноте ночи.

Сыновья и мужья просто исчезали.

И хотя Новая Империя пошатнулась, она не пала.

Момемн

Анасуримбор Кельмомас сидел там, где он всегда находился, когда посещал Императорский Синод, в ложе принца на скамье, обитой мягкой красной кожей. То же самое место, где сидели его старшие братья и сестры, когда они были молоды, – даже Телли до того, как она присоединилась к матери у подножия Трона Кругораспятия.

– Вспомни, к кому ты обращаешься, Пансулла, – сказала мать сдавленным голосом.

Несмотря на то что зал Синода располагался относительно низко на верхних этажах дворца, он был одним из самых роскошных во дворце и, несомненно, одним из самых любопытных. В отличие от других палат Совета, здесь не было галереи для приезжих наблюдателей и абсолютно никаких окон. Там, где в других местах господствовало воздушное величие, это помещение было длинным и узким, с тщательно отделанными панелями ложами – одна из них принадлежала принцу – вдоль коротких стен и с крутыми скамьями, проходящими по всей длине протяженных стен, как будто амфитеатр был выпрямлен, а затем разломан пополам, заставляя публику противостоять самой себе.

Для размещения Трона Кругораспятия слева от Кельмомаса на ступенчатом склоне была устроена глубокая мраморная ниша, отделанная бело-голубым камнем с полосами черного диорита. Чешуйчатая копия Кругораспятия, висевшего в Карасканде и изображавшего его отца, висящего распростертым и вверх ногами, поднималась в извилистом золоте со спины трона. Кресла его матери и Телли были вырезаны в мраморном ярусе непосредственно под ним, и их простой дизайн подчеркивал великолепие трона наверху. Около тридцати одинаковых кресел были установлены на ступенях, поднимающихся напротив, по одному для каждой из великих фракций, чьи интересы управляли Новой Империей.

Пол находился значительно ниже всех сидений, заставляя тех, кто шел по нему, постоянно поднимать голову и оглядываться, чтобы встретиться взглядом со своими собеседниками. Это была узкая полоска голого пола, размером не больше нескольких тюремных камер, расположенных цепочкой. Кельмомас слышал, как чиновники называли его – с немалой толикой страха – Щелью.

Из-за того, что человек, который теперь расхаживал по ней, – Кутиас Пансулла, нансурский консул – был таким толстым, она казалась еще более узкой, чем обычно. Он ходил взад и вперед уже несколько минут, достаточно долго, чтобы темные пятна расцвели у него под мышками.

– Но я должен… Я должен осмелиться сказать это! – воскликнул он, и его бритые щеки задрожали. – Люди говорят, что Сотня против нас!

Императорский Синод, как сказала Келмомасу его мать, был своего рода упрощенной версией Великого собрания, которое другие короли в других землях часто называли тайным советом, местом, где представители наиболее важных фракций Новой Империи могли советоваться со своим божественным правителем. Конечно, мальчик всегда делал вид, что забывает это объяснение, когда говорил с матерью, и всегда хныкал, сопровождая ее на заседания, но втайне он обожал Синод и игры внутри игр, которые неизменно там происходили, – по крайней мере, когда его отец не посещал заседания. В других местах слова всегда казались одними и теми же – «Слава тому и слава этому! », и торжественный тон, казалось, все гудел и гудел. Это было все равно что смотреть, как люди дерутся железными прутьями. Но в Синоде и слова, и голоса были отточены до предела.

Настоящие споры вместо пантомимы. Реальные последствия вместо небесных прошений. Жизнь, иногда тысячи жизней решались в этом месте, как ни в каком другом. Молодой принц Империи почти ощущал запах дыма и крови. Здесь сжигали настоящие города, а не те, что вырезали из бальсы.

– Спросите себя! – крикнула мать собравшимся мужчинам. – Кем вы будете, когда писание этих дней будет написано? Трусами? Слабохарактерными сомневающимися? Все вы – все! По мере того как суд будет углубляться в ваши дела, а он всегда углубляется, все вы будете осуждены. Так что перестаньте думать обо мне, как о его слабом сосуде!

Кельмомас закрыл рот руками, чтобы скрыть улыбку. Хотя его мать часто сердилась, она лишь изредка выражала это в виде гнева. Мальчик задумался, понимает ли толстый консул всю опасность своего положения.

Он очень надеялся, что нет.

– Святая императрица, пожалуйста! – воскликнул Пансулла. – Этот… этот разговор… он не отвечает нашим страхам! Вы должны дать нам хоть что-нибудь, чтобы рассказать людям!

Принц Империи почувствовал силу этих слов, хотя и не вполне понимал их значение. Он, конечно, видел нерешительность в глазах матери, понимал, что она ошиблась…

«Вот этот», – прошептал тайный голос.

«Пансулла? »

«Да. Его дыхание оскорбляет меня».

Всегда готовый воспользоваться слабостью, круглолицый консул воспользовался своим преимуществом.

– Все, о чем мы просим, святейшая императрица, – это инструменты для исполнения твоей воли…

Мать пристально посмотрела на него, а потом нервно оглядела собравшихся. Казалось, правительница вздрогнула от серьезности их взглядов. Наконец она устало, капитулируя, махнула свободной рукой.

– Почитай саги… – начала Эсменет, не дыша, и сделала паузу, чтобы придать своему голосу твердость. – Почитай саги, историю Первого Апокалипсиса, и спроси себя: «Где же боги? Как Сотня может это допустить? »

Маленький мальчик мог видеть хитрость за манерами и словами своей матери. Молчание овладело Императорским Синодом, так велика была сила ее вопроса.

– Телли… – сказала императрица, указывая на свою дочь, которая сидела рядом с ней в нелепой замысловатой одежде. Ужасно худая, она была похожа на птицу, застрявшую между слишком большим количеством крошек и невозможностью выбирать. – Скажи им, что говорят последователи школы Завета.

– Боги… они конечны, – объявила Телиопа слишком сильным для голодной угловатости ее тела голосом. – Они могут постичь только конечную до-долю существования. Они постигают бу-будущее, конечно, но с позиции, которая их ограничивает. Не-Бог обитает в их слепых пятнах, следует по пу-пути, о котором они совершенно не подозревают… – Она повернулась, переводя взгляд с одного мужчины на другого с нескрываемым любопытством. – Потому что он и есть забвение.