Свет с Востока - Теодор Шумовский

Учебник Василия Васильевича Струве по истории древнего Востока, который я подготовил к печати на первом курсе, конечно, не был моей оригинальной работой: я строго шел в фарватере мысли любимого профессора. Но, не говоря уже о том, что эта работа навсегда привязала меня к Струве личными узами, я тогда впервые смог представить себе масштабы и глубину зрелого исследования. Это был серьезный урок. Первая статья, написанная мною уже на третьем курсе, «Арабская картография в ее происхождении и развитии», несмотря на солидное название, была узкой по охвату материала, хилой по доказательности и претенциозной по языку. Однако я и сейчас не могу опровергнуть ее в основных положениях, а тогда, на том же третьем курсе, именно проделанная для этой статьи подготовка позволила мне выступить с возражениями против частностей в одной книге крупного ираниста. У порога четвертого курса появилась и третья статья, содержавшая поправки к карте арабских торговых путей в Большой советской энциклопедии.

И вот четвертый курс: окрыляющая неожиданность – индивидуальные занятия с Крачковским; окрыляющая находка – три лоции проводника Васко да Гамы, неизвестные произведения неизвестного жанра арабской литературы. Штурм уникальной рукописи, еще никем не прочитанной, штурм, где оружие куется на ходу, а время не ограничивается. И рядом – окрыляющее сопровождение: «Лепестки золотой розы».

Да, окрыляющее сопровождение. Человек может хорошо делать какую-то одну работу, но постепенно он от нее устает, она, даже любимая, становится ему в тягость. Что делать, мы все – порождение хрупкой материи. Но эта же работа может всегда оставаться желанной, если ее сочетать с другой, столь же милой сердцу; работа над книгой и симфонией, поэзия и ваяние оттеняют, обогащают и стимулируют друг друга. Тогда я еще не знал, что стихи Аррани, сохранившиеся в моей памяти, будут помогать мне не только творить, но и жить, хотя иногда и спрашиваю себя – могу ли вообще представить жизнь вне творчества?

–

        В багдадский полдень, в тяжелый жар,

        Когда свернулся клубком базар,

        Молчат, уткнувшись в лазурь, дворцы,

        Под сказки дремлют в садах купцы,

        Восток и запад спрямляют лук

        По минарету ползет паук,

        Комар супруге поет: «Ля-иль! »{«Ля-иль! .. » начало призыва к молитве. },

        В кофейнях нищий глотает пыль

        Уходит Дигла{Дигла – река Тигр, на которой стоит Багдад.

        Абу Нувас (747-815) – выдающийся поэт арабского средневековья. } в свои пески,

        Ложится буйвол на дно реки,

        И лишь, бросая в песок следы,

        Бежит разносчик: «Кому воды! »

        В багдадский полдень, в урочный час

        Пришел к халифу Абу Нувас,

        Поэт придворный, певец вина

        И женской ласки – любви струна.

        Рукой прикрывши усмешку глаз,

        Другою – сердца певучий саз{Саз – музыкальный инструмент. },

        Он сплел из лести узорный бейт{Бейт – по-арабски стих. },

        Каких не слышал и сам Кумейт{Кумейт ибн Зайд ал-Асади (679—743) – один из выдающихся поэтов раннего ислама. }.

        Халиф поэта не услыхал:

        Он забавлялся с прекрасной Хал{Хал – «родинка», имя чернокожей рабыни}.

        Царь эфиопов ему прислал

        В подарок этот бесценный лал{Лал – «рубин». }.

        Невольниц властных слуга и бог

        Холодным взглядом певца ожег.

        Упали тени певцу в чело,

        Обиды чувство его сожгло.

        Вскипело сердце – и тот же час

        Дворец покинул Абу Нувас.

        Но, полон думы о тех двоих,

        Он на воротах оставил стих:

        «Мой ненужный стих зияет посреди твоих дверей,

        Как зияет ожерелье на любовнице твоей».

        Прошло мгновенье – и страж донес:

        «Венцу вселенной – ничтожный пес.

        Твои ворота черней чернил:

        Нувас безумный их осквернил.

        Ключу Сезама, презрев хвалу,

        Поэт ослепший изрек хулу.

        Не знает страха! И чужд стыда! »

        Халиф разгневан: «Подать сюда! »

        Приказ исполнен – и в тот же час

        Вошел в ворота Абу Нувас,

        Но мимоходом, достав чернил,

        Он букву в каждой строке сменил.

        Халиф ломает любви кольцо,

        Чернее бури его лицо.

        «Печать шайтана, собачья кровь!

        Так вот кому я дарил любовь!

        Пророк недаром – да чтится он! —

        Из Мекки выгнал поэтов вон.

        Клянусь: не будет тебе удач!

        Молись аллаху: к тебе в закат

        Прибудет, – волей моею свят,

        За головою твоей палач».

        Поэт смиренно простерся ниц:

        «О, свет в решетках моих ресниц,

        Зенит ислама, звезда времен,

        Копье и панцирь земных племен!

        И смерть услада, коль бремя с плеч

        Твоей рукою снимает меч.

        Но, правоверных сердец эмир,

        К словам аллаха склонивший мир,

        Тебе известен удел певца:

        Безмерна тяжесть его венца.

        Глотая зависть, в годах враги

        Подстерегают его шаги.

        Капризно слово: перевернуть

        Его значенье – трудней вздохнуть.

        Ты сам на надпись мою взгляни,

        Потом – помилуй или казни».

        Гоня внезапно восставший стыд,

        Идет к воротам Харун Рашид{Харун ар-Рашид (786—809) – халиф из династии Аббасидов. }

        А там, как будто два голубка,

        Прижались нежно к строке строка: