Театр ужасов - Андрей Иванов

Парнишка, который решился ночью пострелять, был последним в списке желающих, и он, увидев меня, порядочно струхнул, отчего бил мимо цели, в меня совсем не попадал… Наверное, он вообще не хотел этим заниматься. Он мазал, мазал, к нему подошли, кто-то взял из его рук ружье и тоже стал стрелять. Это оказался его отец. Так предположил Эркки, который стоял рядом с ними, он всегда немного болтал с клиентами, поскольку делал видео для них, как на свадьбе, они позировали перед ним с оружием, как это часто бывает, чтобы не казалось, будто вечер прошел напрасно за идиотским занятием. Рядом с парнишкой встала девушка. С ними были и матери, они стояли в сторонке и о чем-то говорили. Заурядный семейный пикник они превратили в ночную вылазку на полигон. Решили парню сделать такой оригинальный подарок. Он был геймер заядлый, нёрд, ботан, и отец сказал, что ему необходимо боевое крещение, раз уж в армию он не попал по состоянию здоровья, пора ему не в компьютерной игре палить, а по движущейся настоящей мишени, вот, пожалуйста, есть Зомбипаркен, поехали! И они приехали, стояли и палили по мне, долго не могли попасть.

Они попали, когда я подошел уже слишком близко. Так близко я не должен был подходить. Я стал практически перед камнем. Это было ошибкой. Но я же не знал. И сказать было некому. Черт возьми, я совсем ни черта не видел. И давно перестал считать шаги. Я не представлял, где находился. Я шел и шел, пока не уткнулся в сетку. Я даже не понял, что это была сетка. Я запнулся о нее. Я хотел сделать шаг вперед. Переступить через преграду. Потому что подумал, что это был пучок травы, кустик, коряга. Я и представить себе не мог, что стою прямо перед ними. И тут он попал. Прямо в тот момент, когда я сделал шаг, чтобы переступить через воображаемую корягу, он попал в мембрану. Меня встряхнуло. Я споткнулся о сетку и полетел вниз. Они заорали от счастья, думая, что подбили меня. Да, я упал на карачки, повис на сетке, беспомощный, как большая рыба, им было от чего порадоваться, и они радовались, пока вся та гадость, которой Кустарь зарядил устройство, рвотой не рванула прямо на них.

Я много раз смотрел эти кадры. Эркки тоже пострадал. Куски слизи летели и в него тоже. Но он не дрогнул. Снял все очень хорошо. Застывшие вдруг фигуры. Перекошенные от омерзения лица. Вопли изумления. Гнев. Отвращение. Мат. И слышен голос отца: «Я только вчера машину помыл…»

Естественно, если механизм не чистить, он засоряется и заедает. Вслед за слизью, что вылетела из моей над-черепной насадки, с небольшим запозданием (три-четыре секунды) из баллона, что висел у меня на спине, вырвался фонтан кроваво-красной вишневой браги. Он хлестал по ним, как из брандспойта. И выла отвратительная сирена. Я дергался, изображая конвульсии, а сам хохотал.

II.

Психоделический клуб

Медленное свинцовое небо. Глянцевый асфальт. Шелест мокрой автострады за спиной. Ворона посмотрела на меня, разинула пасть, но передумала каркать. Старый клен трясет желто-красными ладонями, как помешанный. Тяжесть. Тяжесть неба на плечах. Фонарь возле клуба горит, дрожит. В аллее темно. Приду, сразу кофе жахну. Мое тело тянет меня вниз. Будто я все еще в костюме. Нептун-пердун. Двойной кофе. Покрепче. Залпом. Все эти дни проходят словно на дне глубокого колодца. Там я один, совсем один, смотрю вверх, надо мной вода, бетонные кольца, что-то плещется наверху, вспыхивает и гаснет. Я так устал, будто несколько лет ходил в пустыне… на скамьях забытых станций читал старые книги, поджидая моего человека, а он все не ехал, поезда приходили, а человека все не было… Я надеялся: вот сегодня он точно прибудет, – надежда тлела… в битком набитом коридоре с похожими на меня охотниками за головами я пил духоту, мы старались громко не говорить, они вздыхали: безжизненно как-то стало… и чего от нас хотят? .. отдаешь последнее… Все повторяли одно и то же, столетние сплетни… Если б все они разом заткнулись… Мне хочется остаться в клубе на ночь, где никто не дергает, здесь я могу быть кем угодно и каждым из них – во множественности моего одинокого «я», не беспокоясь, не сойду ли с ума? Что мне, кроме духа, терять? К. Kravtsov сомневается. А может, нет духа? Кое-что я знаю наверняка. Дух есть! С этого и начинаются беды человеческие… Страхи, пороки, слабости, друзья и прочие глупости – застежки, затяжки, замочки, крючочки, которыми дух присобачен к материи (разорвать скорлупу воли не хватает); если человек разгадает тайну бытия (прорвет бергсоновскую вуаль), он к жизни потеряет интерес, жизнь возможна только в глупости (театр без маски не театр); надуманные правила, ритуалы и законы выстраивают регламент темницы, – в томлении и есть жизнь.

Крыльцо. Дверь подается не сразу, со второго рывка, отворяется с рыком. Вхожу, здороваюсь с консьержкой.

– Постойте, вы к кому? Ах, это вы! Ну, да, конечно, идите…

Она неохотно меня отпускает. Я иду по желтому линолеуму. Оранжевые стены, персиковые, желто-лимонные… Поднимаюсь на второй этаж. Шагаю под арку с разноцветными буквами:

PsyCheDeLic

L

u

b

Ноздри щекочут запахи – благовоний, табака, марихуаны. Задерживаюсь на пару секунд перед тяжелой железной дверью, облепленной мохнатым слоем бумажек, клейких разноцветных записок, приколотых канцелярскими кнопками объявлений. Табличка на двери – «K. Kravtsov» – таинственно поблескивает. Что-то во мне пробуждает этот приглушенный латунный перелив, что-то далекое, из детства… Так же застенчиво светились вещи, что остались после старой жилицы, в квартиру которой мы въехали в семьдесят четвертом году на улице Сальме. У нас на двери тоже была похожая табличка, я ее какое-то время хранил, имя старой жилицы теперь не вспомню, я потерял ту табличку до того, как научился читать. Бумажки на двери легонько шевелятся. Прислушиваюсь – шуршат… Подставляю ладонь к скважине – тянет холодком… Вхожу.

Костя кивает мне и сразу погружается в работу. Он изучает в соцсетях аккаунты новых клиентов. Закинув ноги на пуф, крутится в ортопедическом кресле Ergohuman, задумчив, как детектив перед допросом. Рассматривая фотографии, он покусывает карандаш, взвешивает: что это за тип? чего от него ждать? способен этот человек стать членом нового общества или нет? Старых клиентов он тоже контролирует: отправляет им тесты, просит читать книги, которые отбирает для них, переписывается с ними, слушает записи собеседований, разглядывает их психографические портреты. Всего их в зале помещается тридцать штук, от этого наш клуб напоминает художественное ателье. Мазня, в некоторых скандинавских дурках я такие видел, но их рисовали пациенты, а не врачи. Кравцов утверждает, что он их не рисует: это не искусство, говорит Константин, тут все намного сложнее. Было бы странно, если б было иначе. У него все тщательно зашифровано, при всем желании разобраться невозможно, он так путано ведет свои дела, так странно… вот за странность я его и полюбил. И не только за странность; иногда он выдавал очень изящные сравнения: одного своего пациента, находившегося на грани срыва, он назвал «неуклюжей шахматной фигурой». Я сказал, что никогда не слышал такого выражения – «неуклюжая фигура».