Холодное железо - Джо Аберкромби

– Чтоб я сдох… мне стало лучше. Она сказала, Ганмарк в городе?

– Угу. – Говорить Монца была не в состоянии. Ее щеки пылали.

– Значит, предстоит работенка. – Трясучка, казалось, не замечал быстро расползавшейся лужи крови, добравшейся уже до его босой ступни. Он поднял мешок, заглянул туда. – Доспехи? .. Думаю, начальник, пора и мне приодеться. Терпеть не могу ходить на званые вечера в неподобающем наряде.

В саду среди галерей герцога Сальера не было никаких признаков приближающейся погибели. Журчала вода, шелестели листья, перелетали с цветка на цветок пчелы. Сыпались с вишневых деревьев лепестки, усеивая аккуратно подстриженные лужайки.

Коска сидел, подобрав под себя ноги, и под тихий звон металла водил по мечу оселком. Фляга Морвира, лежавшая в кармане, впивалась в бедро, но сегодня старому наемнику было не до нее. Смерть стучала в двери, и поэтому в душе его царил мир. Блаженный покой в ожидании бури. Запрокинув голову, прикрыв глаза, ощущая на лице теплую ласку солнца, он гадал, почему никогда не испытывает этих чувств, если мир вокруг не горит.

Легкий ветерок порхал по колоннадам, залетал сквозь открытые двери в коридоры, увешанные картинами. Глянув в ту сторону, Коска увидел за одним из окон Балагура в талинских доспехах, который, стоя перед гигантской картиной Назурина, посвященной второй битве при Оприле, пересчитывал на ней солдат. Он улыбнулся, ибо всю жизнь старался прощать другим людям их слабости. Поскольку у него хватало своих.

В галереях еще оставалось с полдюжины гвардейцев Сальера, тоже переодевшихся талинцами, людей достаточно верных, чтобы умереть вместе с хозяином. Коска, проведя в очередной раз по клинку оселком, усмехнулся. Верность, вместе с честью, дисциплиной и воздержанием, всегда относилась, в его представлении, к числу добродетелей, пониманию недоступных.

– Чему вы радуетесь? – спросила Дэй, сидевшая рядом с арбалетом на коленях и кусавшая губы.

Мундир, снятый, должно быть, с убитого мальчишки-барабанщика, был ей к лицу. Чертовски. Коска подумал сначала, нормально ли это, что хорошенькая девушка в мужской одежде кажется ему какой-то особенно соблазнительной. А потом – не удастся ли вдруг уговорить ее оказать соратнику… некоторую помощь в заточке оружия, покуда не началась битва? Потом, прочищая горло, откашлялся. Нет, разумеется. Но можно ведь помечтать…

– Наверное, у меня что-то не в порядке с головой. – Стер пальцем пятнышко с клинка. – Подъем ранним утром… – Провел по нему оселком. – День, проведенный в честных трудах… – Услышал скрип камня, звон металла. – Покой… душевное равновесие… трезвость… – Поднял меч к свету, полюбовался блеском клинка. – Все это меня пугает. Опасность же, наоборот, долгие годы служила мне единственным успокоением. Съела бы ты что-нибудь. Силы тебе понадобятся.

– Аппетита нет, – мрачно сказала Дэй. – Никогда еще я не шла на верную смерть.

– Брось, брось, не говори так. – Коска поднялся на ноги, стряхнул лепесток, приставший к капитанскому знаку различия на рукаве. – Если я из своих многочисленных сражений и вынес что-то, так это знание, что смерть никогда не бывает верной. Всего лишь… весьма вероятной.

– Воистину вдохновляющая речь.

– Стараюсь. Правда, стараюсь.

Коска загнал меч в ножны, поднял с земли Кальвец Монцы и легким шагом двинулся к статуе «Воителя», в чьей могучей тени стоял его светлость герцог Сальер, приодевшийся в честь грядущей благородной кончины в белоснежный, без единого пятнышка мундир, украшенный золотыми галунами.

– Почему все кончилось так? – мучительно размышлял он. Тот же вопрос частенько задавал себе Коска – высасывая последние капли то из одной бутылки, то из другой, просыпаясь в тяжком похмелье то у одной незнакомой двери, то у другой, исполняя то одну ненавистную грошовую работу по найму, то другую. – Почему все кончилось… так?

– Вы недооценили ядовитое честолюбие Орсо и жестокие таланты Меркатто. Но не расстраивайтесь слишком, такое случается со всеми.

Сальер скосил в его сторону глаза.

– Вопрос был риторическим. Но вы, конечно, правы. Похоже, я грешил самонадеянностью, и расплата будет суровой. Но кто бы мог ожидать, что эта молодая женщина станет одерживать над нами одну невероятную победу за другой? Как я смеялся, когда вы, Коска, сделали ее своим заместителем. Как все мы смеялись, когда Орсо доверил ей командование… мы уже предвкушали свой триумф и делили меж собой его земли. И смех наш обернулся теперь слезами, увы.

– У смеха есть такое обыкновение, я не раз замечал.

– Она великий воин, разумеется, а я – весьма скверный. Но я и не стремился никогда стать воином и был бы вполне счастлив оставаться всего лишь великим герцогом.

– Вместо этого обратились в ничто, как и я. Такова жизнь.

– Пришло время совершить последний подвиг, однако.

– Нам обоим.

Герцог ухмыльнулся:

– Пара умирающих лебедей, а, Коска?

– Я бы сказал, пара старых индюков. Почему вы не спасаетесь бегством, ваша светлость?

– Сам удивляюсь, должен признаться. Из гордости, наверное. Я прожил жизнь великим герцогом Виссерина и намерен умереть им же. Не желаю быть просто жирным господином Сальером, в прошлом важной персоной.

– Из гордости? .. Боюсь, ею я никогда особенно не страдал.

– Почему же не бежите вы?

– Я… – И вправду, почему не бежит он? Старый господин Коска, в прошлом важная персона, всегда спасавший в первую очередь собственную шкуру? Из-за глупой любви? Безумной храбрости? Желания расплатиться со старыми долгами? Или всего лишь потому, что только смерть милосердно избавит его от дальнейшего позора? .. – О, гляньте-ка. Помяни ее, и она тут как тут.

Талинский мундир, волосы убраны под шлем, подбородок сурово выдвинут вперед. Ни дать ни взять, юный офицер, гладко выбрившийся с утра, преисполненный жажды поскорей принять участие в столь мужском деле, как война. Не знай Коска, кто это, ни за что бы не догадался. Если только по чему-то неуловимому в походке? По округлости бедер? По длине шеи? .. Женщины в мужской одежде. Не поэтому ли они его так мучают? ..

– Монца! – воскликнул он. – Я уж думал, никогда не придешь!

– И позволю тебе принять героическую смерть в одиночестве?

За нею следовал Трясучка в кирасе, наголенниках и шлеме, снятых с какого-то здоровяка возле бреши, с повязкой на лице, прикрывавшей пустую глазницу.