Карантин по-питерски - Павел Крусанов

Интересно, что Ленин, состояние которого стремительно ухудшалось в последние годы, после каждого припадка и инсульта почти всякий раз восстанавливался: снова мог ходить, читать и даже учился писать левой рукой. Вот что он сказал после одного из припадков с полной потерей речи и параличом: «Сразу почувствовал, что в меня вошла новая сила. Чувствую себя совсем хорошо… Странная болезнь, – что бы это могло быть? Хотелось бы об этом почитать».

29. 03. 2020

Герман Садулаев:

СИЛЬНО ГРОМЧЕ

Хоронили недавно бабушку моей дочери, мать моей бывшей супруги. В Великом Новгороде, на старом кладбище. Отпевали в церквушке XIV века. Батюшка был добрый, внимательный. Не только в церкви отпел, но и на кладбище поехал, и над могилой стоял. По ходу обрядов всё объяснял. Говорил про вечную душу. А земля была сырая, тяжёлая. Липла к башмакам кладбищенская земля. И ведь плохая примета, надо смыть, обязательно смыть, нельзя кладбищенскую домой нести. Но негде. Обещали ещё и дождь, но дождя не было, небо смилостивилось. Солнышко светило. Но земля была всё равно мокрая. Здесь всегда земля мокрая. Места такие. Чудь белоглазая, болота, палая листва да мох по кочкам. Погост перенаселён, как узбекская дворницкая, но люди всё русские: Смирновы да Соболевы. У каждой семьи участочек в три могилки, а похоронено девять, одиннадцать или пятнадцать. Друг над другом, этажами. Надгробие или ставят другое, с новой фамилией, после каждых похорон либо на старом надгробии добавляют строчку. Бабушку тоже положили в родовой склеп, в могилу матери, сверху. Говорят, копщики докопали до крышки гроба и на том встали. Опустили гроб в яму, стали привезённый сухой песок горстями кидать. Я вместе с песком листочки священного дерева со Святой земли в могилу опустил. До конца стоять не стал, ушёл. Батюшка пел, рассказывал. У ворот сторожа повстречал, говорю ему: как же так? Сторож рассказал. Кладбище старое. Старые люди знали, где устроить погост. Не то что нынешние. Нынешние как кладбище делают? Землеотвод. Какой вам отвод, если земля не кладбищенская? А какая кладбищенская? – говорю. А он: ты разве не слышал? Мать сыра земля. Вот это она и есть. Сыра земля, тяжела земля, такая нужна для кладбища, не зыбун-песок перекати-поле. Почему? – говорю. Потому. Гроб закопанный на своём месте никогда не лежит. В ином грунте его наверх толкает, ты гроб закопал, а он наружу лезет, всплывает. В ином его в сторону несёт. Закопал своего деда, а через полвека он под чужим крестом, а того, кто под этим крестом был закопан, вообще за ограду вынесло, будто он самоубийца! А приходят канаву рыть, телефонный кабель класть или газовую трубу, а там домовина истлевшая и костяк. Что, кто копал? Никто не копал. Принесло. Потому что под землёй тоже идут движения, и воды движут, и сама земля не ровно лежит. А сыра земля тяжела. В ней гроб идёт прямо вниз. На полметра за год, бывает, уходит. Ровно вниз. Вот! В глубину идёт на своём участке. А потом сверху можно подзахоронить кого, особенно если родной. У нас тут верное кладбище, потому родня в пять этажей лежит. И долго? – спрашиваю. А не долго. Двадцать лет, и можно новую могилу копать, до крышки старого гроба как раз дойдёшь, и хватит. А, говорю, те, которые двести лет назад похоронены, они где? А от них ни крестов, ни памятников не осталось. Однако они тут же все и лежат на глубокой глубине. А над ними семья, потому что здесь фамилии есть, которые веками на одном кусочке кладбища хоронят, главное, чтобы хоть один остался, который помнит: где наша сыра земля. Вашу-то бабушку тут знают. И ждут уже. Старая фамилия, известная. А сам откуда будешь?

Тут только понял, что такое родина. Мать сыра земля. Грязь тяжёлая, в которую вмесят твой прах. К праху щуров и пращуров. Стало тоскливо, захотелось вылететь в трубу и стать пеплом над синей водой.

Но сторож утешил. Говорит: учёные открыли, что под всякой землёй есть подземное море. Вот ты говоришь, двести лет. Двести не знаю, но, может, триста или четыреста лет от нашего ильинского кладбища кости падают с подземного потолка в подземный мировой океан. А там, говорят, течение, уносит кости подземной рекой прямо в Святую землю. Под холм Голгофы, который с крестом. Видел икону? Там под холмом череп и кости. Вот это они и есть, наши кости, с древней России, с Новгородской земли. Там все вместе и упокоимся. Пока трубы не протрубят. Но не те трубы, по которым нефть или газ. А те, которые как пионерские горны. Только громче. Сильно громче.

30. 03. 2020

Павел Крусанов:

Жизнь – такая бестия, её хлебом не корми, дай только посрамить наши планы. Вчера мой план с отъездом в псковские леса был жизнью посрамлён: позвонил Сергей Коровин [3 - Петербургский писатель, видный участник ленинградского литературного андеграунда, автор романа «Прощание с телом». ] и попросил помочь ему перевезти на съёмную дачу складной теннисный стол – госпожа хозяйка велела исполнить, а в его машину стол не влезает. Не то чтобы меня часто используют в качестве ездового животного, но бывает. Именно тот случай. Долетели по Скандинавии до Кирпичного и даже дальше, потом вернулись. А день в самом разгаре – не расставаться же. Иначе с какой стати нам называться друзьями. Поставил машину и пошёл к Коровину в гости – мы живём неподалёку, в соседстве. Тем более, что госпожа хозяйка после нашего возвращения оставила вахту и сама усвистала на дачу. А вахта – потому что чёрная, как смерть Вселенной, скотчиха Ром-ми, чемпион породы, у Коровина недавно родила, и в квартире – детский сад. Три щеночка: два вороных парня и рыжая деваха – так чудит природа, нам это Мендель на горохе объяснил. Смешные – уже прозрели, но ещё ползают, задницу от пола не оторвать. Поумилялись, потом пошли за стол – Коровин сварил постные щи, а я принёс виноград и кумкват в надежде на фруктовую пестринку. У Коровина всегда наготове стоит в углу пятилитровая канистра водки – какого-то сказочного свойства, поскольку никогда не заканчивается. Словом, погневили Бога. Хозяин – прекрасный собеседник, рыбак по призванию, филолог по судьбе. И чувство юмора у него своеобразное: уверял, что в армии (он служил в десантной бригаде на самоходке) с двухсот метров мог сбить снарядом спичечный коробок, поставленный на плечо солдата. Вечер был хорош, расходиться не хотелось, но всё же разошлись после того, как я припомнил назидательную историю о вреде пьянства. Однажды в начале нулевых иркутского писателя, публиковавшегося под псевдонимом Шаманов, в числе других отечественных авторов пригласили в Париж на гоголевскую литературную тусню. Из самолёта в аэропорту его буквально вынесли – то ли он запил накануне, то ли в самолёте – мы летели разными рейсами: Шаманов – из Иркутска через Москву. На паспортном контроле он начал задирать негра, а когда подоспели жандармы, затеял с ними драку. Его приняли за террориста, скрутили и пристегнули наручниками в жандармском отделе. А дорожную сумку Шаманова, брошенную на контроле, на всякий случай расстрелял робот. На гоголевской тусне он так и не появился, говорят, так и просидел пристёгнутым три дня, пока не подали самолёт, на который у него был обратный билет.