Глубина - Сергей Лукьяненко

– Да.

Я не вдаюсь в мелкие детали, вроде той маленькой дайверской аферы с розыском и осаживанием рэкетиров, сперших у хозяина ресторана подлинные финансовые файлы. Если бы я не переубедил ту шайку недоученных хакеров, то Андрею пришлось бы очень крупно раскошеливаться. Либо рэкету, либо налоговой инспекции Диптауна. А так… все обошлось миром, даже рэкетиры в итоге остались довольны. Тем, что так дешево отделались.

Мы выходим в осень.

Вика на миг останавливается, осматриваясь. Подбирает с земли прелый лист, мнет в пальцах. Касается коры дерева.

Я жду. Я тоже так топчусь, входя в новые виртуальные пространства. Я при этом, правда, еще и из глубины выхожу, оцениваю подлинный облик местности. Вике это недоступно, но у пространственных дизайнеров свои методы.

– Здорово, – говорит она. – Может быть, сам Карл Сигсгорд работал… Завидую.

– У тебя не хуже, – утешаю я, но Вика качает головой:

– Не во всем. У него потрясающее чувство меры. А я увлекаюсь…

Она по-детски пинает листья ногой, те вяло вспархивают и падают. Они уже свое отлетали.

– Пойдем. – Я беру ее за руку, веду к реке. Столик накрыт, словно бы для банкета. На большом блюде – фирменная жареная свинина «По-поросячьи». Есть и мой любимый глинтвейн, и приличный набор вин.

Вика на стол не глядит, она стоит над обрывом, вглядываясь в даль. Я становлюсь рядом. У противоположного берега поток полощет ветви поваленного дерева. Наверное, была буря. Это пространство тоже живое, как и Викины горы.

– Спасибо, – говорит Вика, и мне становится хорошо. Я думаю, что надо еще показать ей морской берег и кусочек старой Москвы, которые примыкают к ресторанчику. Но это тоже – потом. У нас еще будет время, я уверен.

Иначе зачем все?

– Знаешь, я очень редко выхожу из своего пространства, – говорит Вика. – Не знаю почему. – Она колеблется, но продолжает: – Наверное, боюсь увидеть тех, кто приходит к нам… увидеть их такими, какими они могут быть. Веселыми, добрыми, славными людьми.

– Почему?

– Тогда получится, что все люди двулики. Мы ведь помойка, Леонид. Помойка, куда выкидывают всю дрянь, что скопилось в душе. Страх, агрессию, неудовлетворенные желания, презрение к самим себе. В твоем «Лабиринте», наверное, то же самое.

– Он не мой. Я там по делу.

– Тогда тебе легче. А к нам приходят сопляки, которым не терпится стать мужчинами, мужчины, которым надоело ими быть, затюканные подругами парни с желанием покуражиться… Порой приходят, пробуют все альбомы. Говорят: «Надо все в жизни испытать».

Я опять сдерживаюсь и не спрашиваю, зачем она работает в «Забавах».

– Почему мы тянем за собой в будущее самое худшее, что в нас есть? – говорит Вика.

– Потому, что оно есть. И никуда не деться. Представь, что вокруг – джентльмены в смокингах, дамы в вечерних туалетах, все говорят умные красивые слова, вежливы и культурны…

Вика тихо смеется:

– Не верю.

– Я тоже. Любое изменение общества – техническое, социальное, или комплексное – как глубина, никоим образом не меняло индивидуальной морали. Постулировалось все, что угодно – от презрения к холопам до равенства и братства, от аскетизма до вседозволенности. Но выбор всегда совершался индивидуально. Глупо считать, что виртуальность сделала людей хуже, чем они есть. Смешно надеяться, что она сделает их лучше. Нам дали инструмент, а будем мы им строить или разбивать черепа – зависит от нас.

– Инструмент не тот, Леня. Все понимают, что на самом деле сидят дома или на работе, таращась в экран или нацепив шлем. А потому – можно все. Игра. Мираж.

– Ты говоришь, как тюринцы.

– Нет, их подход мне тоже не нравится. Мне вовсе не хочется превращаться в поток электронных импульсов.

– Вика… – Я кладу руку на ее плечо. – Не стоит загадывать, не стоит переживать. Глубине – пять лет. Она еще ребенок. Хватает все, что попадается под руку, говорит глупости, смеется и плачет невпопад. Мы не знаем, во что она вырастет. Не знаем, не появятся ли у нее братья и сестры, которые будут лучше. Надо просто дать ей срок.

– Надо дать ей цель, Леня. Мы нырнули в этот мир, не разобравшись с тем, что осталось за спиной. Не умея жить в одном мире – породили другой. И не знаем, куда идти. К чему стремиться.

– Цель появится, – без особой уверенности говорю я. – Опять-таки дай срок… дай глубине осознать себя.

– А может быть, она уже осознала? – говорит Вика насмешливо. – Ожила. Как в фантазиях людей, никогда в ней не бывавших? Может быть, среди нас ходят люди, которых нет в реальном мире? Отражения пустоты? Может быть, ты или я вовсе не существуем? И все наши представления о реальности – это фантазии ожившей сети?

Мне вдруг становится страшно.

Нет, я не склонен считать, что меня на самом деле нет.

И за Вику почти спокоен.

Но, кажется, я знаю кандидата на «отражение пустоты».

А Вика продолжает, словно задавшись целью свести меня с ума:

– Представь, как это может быть. Сотни тысяч, а может быть, уже миллион компьютеров включены в сеть постоянно. Потоки информации мчатся между континентами, оседают на хостах и роутерах, откладываются в памяти машин. Несуществующие пространства живут по своим законам, меняются. Падает листва с деревьев, наши шаги оставляют следы, наши голоса заставляют срываться лавины. Информация дублируется, путается, смешивается. Программы послушны, они создают муляжи, личины, но кто знает, как скоро личина наполнится подлинным разумом?

– Любой хакер помрет от смеха, слушая тебя, – говорю я деревянным голосом.

– Я не хакер. Я просто смотрю на то, что происходит вокруг. И думаю, что увидел бы человек ниоткуда, появившись в Диптауне, твердо считая, что он настоящий и живой? Кривляющихся фигляров? Людей, которые бегают по «Лабиринту» и радостно убивают друг друга? Психопатов, оттягивающихся в борделях? Вокруг есть все, что существует в реальности. Небо и солнце, горы и моря, города и дворцы. Пространства в пространствах, смешение времени и народов, достоинства и пороки. Все! Все и ничего. Нам нужно лишь то, что ненавистно в реальной жизни. Смерть, кровь, фальшивая красота и заимствованная мудрость. Так что подумает глубина о людях, если она научится думать?