Он придет - Джонатан Келлерман

– Правда?

– Правда.

На самом-то деле кое-какие комплексы на этот счет у меня еще оставались, но какой я, к чертям, психолог, если не смогу с ними справиться?

* * *

Через месяц после того, как Стюарт Хикл засунул свой «двадцать второй» себе в рот и разукрасил собственными мозгами обои моего кабинета, я предпринял в своей жизни весьма решительные перемены.

Уволился из Западного педиатрического и закрыл свою частную практику. Всех своих пациентов передал бывшему студенту, первоклассному психотерапевту, который только начинал практиковать и нуждался в собственном деле. После начала работы с группами из «Уголка Ким» я брал очень мало новых направлений, так что расставание с привычным делом не вызвало ожидаемой тоски.

Продал жилой комплекс в Малибу – сорок квартир, которые купил семь лет назад, с большой выгодой. Избавился и от дома на две семьи в Санта-Монике. Часть денег – ту, что со временем должна была уйти на налоги, – вложил в высокодоходный валютный рынок. Остальное – в муниципальные ценные бумаги. Это не тот вид инвестиций, который мог сделать меня богаче, но он обеспечивал финансовую стабильность. Я решил, что два-три года смогу спокойно жить на проценты, если только не пущусь во все тяжкие.

Продал свой старый «Шеви-два» и купил «Кадиллак Севиль» семьдесят девятого года – это последний год, когда они выглядели достойно. Темно-оливковый, с коричневым кожаным салоном, мягким и тихим. Ездить я планировал немного, так что солидный пробег не играл особой роли. Выбросил большинство старой одежды и накупил новых шмоток, в основном из мягкой ткани – вязаной шерсти, вельвета, кашемира, туфель на резиновой подошве, всяких свитерочков, халатов, шортиков…

Впервые за все время после покупки дома прочистил трубы гидромассажной ванны, которой никогда не пользовался. Стал покупать продукты и пить молоко. Вытащил из футляра свой старый «Мартин» и бренчал на нем на балконе. Слушал пластинки. Читал ради удовольствия впервые после выпуска из школы. Загорел. Сбрил бороду и обнаружил, что у меня есть лицо, причем далеко не безобразное.

Встречался с хорошими женщинами. Встретил Робин, и тогда дела и вовсе пошли на лад.

Благословенное времечко! Считай, вышел на пенсию за шесть месяцев до своего тридцать третьего дня рождения.

Здорово было. Но всему хорошему когда-то приходит конец.

Глава 3

Последнее обиталище Мортона Хэндлера – если не считать морга – представляло собой роскошный жилой комплекс неподалеку от бульвара Сансет в Тихоокеанских Палисадах. Издалека он смахивал на разломанные в куски пчелиные соты – индивидуальные жилые блоки, соединенные галереями и переходами, были свободно раскиданы по склону холма без всякой видимой системы. Хотя кое-какая архитектурная мысль все же прослеживалась – из каждой из квартир открывался отличный вид на океан. Стиль – нечто псевдоиспанское: ослепительно-белые стены с текстурной штукатуркой, красные черепичные крыши, вычурные кованые решетки… Все свободные клочки земли густо засажены азалиями и гибискусами. И вдобавок множество всяких растений в огромных терракотовых горшках – кокосовые пальмы, фикусы, папоротники, которые смотрелись так, будто кто-то собрал их в кучу, чтобы перевезти на новое место.

Блок с квартирой Хэндлера располагался на одном из средних уровней. Входная дверь была опечатана длинной наклейкой с надписью «Департамент полиции Лос-Анджелеса», а ведущая к террасе дорожка изрядно затоптана грязными следами.

Майло провел меня через террасу, усыпанную разноцветными камешками и заставленную горшками с какими-то мясистыми растениями, к жилому блоку, расположенному наискосок от места преступления. Криво налепленные на его дверь буквы гласили: «УРАВЛЯЮЩИЙ», и я едва удержался, чтобы не позлословить по поводу этого «Ура» – ситуация была для этого не слишком подходящей.

Майло постучался.

Только сейчас я обратил внимание, насколько тут тихо. Жилых блоков в комплексе как минимум с полсотни, а вокруг по-прежнему ни души. Ни единого признака человеческого существования.

Выждав несколько минут, он занес было кулак, чтобы постучать еще раз, но тут дверь неожиданно открылась.

– Ой, простите. Я голову мыла.

Стоявшей на пороге женщине могло быть с равным успехом как двадцать пять лет, так и все пятьдесят. Бледная шелушащаяся кожа, большие карие глаза под выщипанными бровями. Тонкие губы. Чуть неправильный прикус. Волосы темно-русые – судя по прядкам, не уместившимся под накрученный на голову тюрбан из оранжевого полотенца. Одета в выцветшую рубашку с бежево-оранжевым рисунком и рыжие штаны в обтяжку. На ногах – темно-синие теннисные туфли. Глаза ее заметались между мной и Майло. Вид у нее был такой, будто в жизни она постоянно получала тумаки и теперь отказывалась верить, что нечто подобное не случится абсолютно в любой момент.

– Миссис Куинн? Это доктор Алекс Делавэр. Тот самый психолог, про которого я вам говорил.

– Очень приятно, доктор.

Рука у нее оказалась тоненькой, холодной и влажной, и она сразу же ее отдернула.

– Мелоди у себя в комнате, телик смотрит. В школу не пошла – ну как тут после такого-то? .. Пущай смотрит, хоть отвлечется немного.

Мы последовали за ней в квартиру.

Квартира – это еще сильно сказано. Скорее нечто вроде двух больших шкафов, придвинутых друг к другу. Постскриптум архитектора: «Эй, Эд, у нас тут еще четыреста квадратных футов нарисовалось в углу, в конце террасы у номера сто сорок два. Может, пришлепнем туда крышу, воткнем пару листов гипрока и назовем это помещением для управляющего? Посадим туда какого-нибудь безответного бедолагу, и пусть не жужжит – как-никак в Тихоокеанских Палисадах жить будет, не кот начхал…»

Почти все свободное пространство гостиной занимали диван в цветочек с приставным столиком из ДВП и телевизор. На стене – обрамленная в рамку репродукция заснеженной горной вершины, судя по всему, вырезанная из рекламного банковского календаря «Сбережения и займы», и несколько пожелтевших фотографий, с которых на нас смотрели какие-то сурового вида люди с недовольно поджатыми губами. Сделаны были эти снимки, похоже, чуть ли не во времена золотой лихорадки.

– Это мои бабушка с дедушкой, – пояснила миссис Куинн.

Отсюда виднелась кухонная кабинка, из которой доносился запах жарящегося бекона. На кухонном столе я заметил большой пакет чипсов со вкусом лука и сметаны, а также шестибаночную упаковку газировки «Доктор Пеппер».

– Классно.

– Они переехали сюда в тысяча девятьсот втором. Из Оклахомы.

Почему-то это прозвучало как извинение.

Из-за некрашеной деревянной двери доносились внезапные взрывы хохота, аплодисменты, удары гонга и трескучие звонки. Какая-то телевикторина.

– Вон там она – телик смотрит.

– Спасибо, миссис Куинн. Пусть себе пока смотрит. Мы позовем ее, когда будем готовы.

– Дневные передачи ей не посмотреть, всё в школе да в школе. Вот и смотрит теперь.

– Разрешите присесть, мэм?

– Ой, да-да, конечно!

Она суетливо заметалась по комнате, придерживая полотенце на голове. Принесла пепельницу, поставила на приставной столик. Мы с Майло уселись на диван, а себе хозяйка притащила раскладной пляжный стульчик из кухни. Несмотря на худобу, ляжки у нее были довольно мясистые. Вытащив пачку сигарет, она прикурила и сразу затянулась так, что ввалились щеки. Майло перешел к делу.