Хозяйка старого дома - Лена Обухова

Но потом полицейские появились в магазине. Парочка, словно сошедшая с экрана телевизора: один пожилой (по мнению Юли), невысокий и пузатый с нелепо торчащими в разные стороны ушами, другой моложе и гораздо симпатичнее – высокий, крепкий, с неожиданно мягким, сочувствующим взглядом.

С разрешения менеджера Юля проводила их в подсобные помещения, где находились склад, кабинет руководства и комната отдыха персонала. Там и говорили.

Полицейские расспрашивали об Ире, об их отношениях, о ее ночном звонке. Юля старалась отвечать четко и по делу, ничего не утаивая, но все равно сбивалась и путалась, а иногда просто замолкала, почувствовав, как спазм сжимает горло. И сама удивлялась тому, что до сих пор не ревет в три ручья. Наверное, она до конца так и не поверила в происходящее, все еще считала, что это ошибка или дурной сон.

Ее внимательно слушали, не перебивая и не пытаясь поймать на противоречиях или запутать. Более молодой полицейский заметно удивился, когда Юля упомянула службу эскорта и вечеринку, на которую собиралась Ира. Пожилой только тихо хмыкнул и что-то записал себе в блокнот, как будто ничего другого от Иры и не ожидал. Юлю это покоробило, но она промолчала. Может быть, он просто уже слишком долго работает и всякого наслушался, потому его ничто и не удивляет?

– А название агентства, через которое работала ваша подруга, не знаете? – поинтересовался полицейский помоложе. Кажется, это он представился как капитан Соболев еще по телефону. Он и при личной встрече представился, даже по имени-отчеству, но Юля не запомнила.

Она покачала головой.

– Я и о том, что она там работает, узнала буквально накануне, раньше Ирка о таком не упоминала. Она, наверняка, и работала там не так давно. Она стала регулярно отдавать мне свои смены и тратить заметно больше, чем мы тут зарабатываем, в начале лета. Весной тоже случалось, что она просила выйти за нее, а не поменяться, но я думала, дело в учебе.

Соболев кивнул, а его напарник снова что-то черканул в блокноте.

Они задавали еще какие-то вопросы: о семье Иры, об известных Юле конфликтах, но та не смогла ответить ничего внятного. Семья как семья, а Ирка хоть порой и вела себя как стерва, с людьми в целом ладила и врагов не имела. Странным показался вопрос о том, увлекалась ли подруга оккультизмом или чем-то в этом роде. Юля растерянно пожала плечами.

– Она читала гороскопы, как и все. Раньше, еще в школе, мы иногда гадали на суженного или вызывали Пушкина в темной комнате… Обычные детские игры. Никто из нас особо в это не верил.

– И вам не показалось странным, что она решила на ночь глядя поехать в Грибово, чтобы спросить о будущем у портрета? – поинтересовался Соболев.

Юля застыла, не мигая глядя на него.

– А ее… Она там погибла, да?

Следом ее накрыло внезапное осознание, и Юля, непроизвольно повысив голос, истерично добавила:

– Когда? Во сколько это произошло?

Полицейские переглянулись, старый едва заметно качнул головой, и Соболев ответил уклончиво:

– Точное время смерти пока не определено.

– Она звонила мне. Еще раз где-то час спустя. Но я поставила телефон на беззвучный режим и не услышала.

– Да, мы знаем. Это был последний вызов с ее телефона, – признался Соболев.

Сердце екнуло в груди и зашлось в безумном ритме. Юлю бросило сначала в холод, а потом сразу в жар. Она поняла – и взгляд Соболева это подтверждал – что именно тогда Ирка скорее всего и погибла. Вероятно, второй раз она набрала номер Юли, пытаясь позвать на помощь. Но телефон стоял на беззвучном режиме, потому она его не услышала. И Ирку убили.

С того момента она больше ни о чем не могла думать. Навязчивая мысль крутилась в голове, распаляя чувство вины. Слабый голос разума пытался убедить, что это глупо, что она все равно ничем не смогла бы помочь, что Ире следовало звонить в службу спасения, а не ей, но это едва помогало. Юля впала в прострацию, бесконечно возвращаясь в воображении к ночному звонку, к тому, что и как следовало сказать Ирке. И что можно было бы сделать, если бы подруга смогла до нее дозвониться.

Слезами ее накрыло уже по дороге домой. В одно мгновение да с такой силой, что Юля едва не задохнулась. Словно кто-то резко ударил кулаком в солнечное сплетение, вышибая из легких воздух. Даже в глазах слегка потемнело, хотя это могло быть иллюзией.

Юля остановилась, схватилась за перила моста, по которому шла, и оперлась на них согнутыми в локтях руками, силясь сделать вдох. Получился громкий всхлип. Хорошо, что людей почти не было, а те единицы, что проходили мимо, не имели желания вмешиваться в Юлину драму, какой бы она ни была. Поэтому она могла просто плакать, почти не сдерживаясь, глядя сквозь застилающие глаза слезы на черную воду внизу, расчерченную золотыми дорожками – отражениями уличных фонарей.

Через какое-то время она успокоилась, вытерла лицо руками – сколько ни пыталась себя приучить, платки и бумажные салфетки в сумке никогда не таскала – и пошла дальше, к дому, низко опустив голову, чтобы никто не видел зареванного лица. Впрочем, никто все равно на нее не смотрел: никому не было дела.

Подходя к дому, Юля окончательно успокоилась. По крайней мере, ей так казалось. Только сердце в груди продолжало биться быстрее обычного, как будто она всю дорогу бежала, а не еле тащилась.

В подъезде, к счастью, никого не оказалось, на ее вызов грузовой лифт приехал пустым, почти исключая вероятность ненужных встреч с соседями.

Везение кончилось в последний момент: дверь с привычным скрежетом уже поползла закрываться, но неожиданно громыхнула, остановилась и снова открылась. Быстрый – и от неожиданности немного испуганный – взгляд все прояснил: какой-то мужчина успел поймать дверцу и остановить лифт.

Он вошел и сразу шагнул в дальний угол. Юля продолжала смотреть в пол, все еще не желая демонстрировать окружающим покрасневшее опухшее лицо.

– Нажмите восьмой, пожалуйста, – неожиданно попросил мужчина.

– Он нажат, – машинально отозвалась Юля, поскольку и сама ехала на восьмой.

Голос ее прозвучал простуженно: хрипло и «в нос». А в голове мелькнула раздраженная мысль о том, как порой невнимательны люди: сам, что ли, не видит, что нужная кнопка горит?