Шекспир мне друг, но истина дороже - Татьяна Устинова

Мертвый Верховенцев лежал посреди своего кабинета, откинув одну руку и прижав к груди другую, как будто показывал актеру, как именно следует читать монолог. Рядом на полу валялся его портфель, из которого вылезли бумаги, а на столе стояли бутылка и два коньячных бокала. Один пустой, второй почти нетронутый.

Стали звонить в «Скорую», искать директора, поднялся невообразимый переполох, кто-то помчался в радиорубку предупредить, чтобы не давали звонка. Софочке стало так плохо, что она могла только мычать и показывать рукой куда-то в коридор. Наконец, Василиса догадалась, что костюмер пытается объяснить что-то важное. «Что, что, Софочка? » «Лера», – наконец выговорила костюмерша.

Дверь гримерки открыть не смогли. Послали за слесарем, но откуда вечером в театре слесарь? ! Помог сосед Ляли Вершининой, прибежавший за кулисы после того, как директор объявил о несчастье. Сосед притащил из машины ящик с инструментами и в два счета расколупал замок. Дорожкина лежала на кушетке, вытянувшись, рядом с ней на ковре валялся пустой стакан и выкатившийся из него ломтик лимона. В первую секунду все решили, что она тоже… умерла. Однако московский гость Озеров бесстрашно пощупал ей пульс, сказал, что она жива, и потребовал нашатырь. Василиса кинулась и принесла из костюмерной литровую бутыль – они брызгали нашатырь на брюки, чтобы не блестели после глажки. Озеров сунул Валерии под нос ватку, она замотала головой, оттолкнула его руку и стала натужно кашлять.

Все это было похоже на сцену из спектакля.

Может, поэтому Федя Величковский поверил… не до конца.

– Как вы думаете, кто его убил и за что?

– Мы вообще не знаем, почему он умер. Может, у него инфаркт случился?

– Но вчера все говорили, что он никогда ничем не болел!

– Федь, у тебя же родители врачи. Ты прекрасно знаешь, что в любую секунду может случиться все, что угодно.

– Именно потому, что мои мамаша с папашей подвизаются на ниве медицины, – начал Федя, обретая прежний тон, – я и утверждаю, что Верховенцев помер насильственной смертью! Мои родители всегда говорят, что человек – конструкция очень надежная. Ни с того ни с сего на тот свет она отправиться может, конечно, но это маловероятно.

– Кто – она?

– Конструкция, – объяснил Федя не моргнув глазом. – Как вы думаете, с нас будут… как это говорят… снимать показания?

– Да что с нас можно снять, если мы ничего не видели?

– Не знаю, как вы, а я видел очень многое! Я видел, как все ссорились перед спектаклем. От них только что дым не валил! Я слышал, как этот красавец, как его? ..

– Роман Земсков. Он у нас в спектакле должен главную роль играть.

– Как этот Роман сказал, что он отомстит прекрасной Валерии.

– Он не так сказал.

– Но суть именно в этом! Ей-то точно что-то подмешали в чай! Может быть, смертельная доза предназначалась не Верховенцеву, а именно ей, но он как-то случайно выпил.

– А она? Она тогда что выпила?

Федя пожал плечами. Он зачем-то налил чай в блюдце и теперь держал его всеми пятью пальцами под донышко и дул, скашивая глаза.

– Объяснений может быть сколько угодно, шеф! Верховенцев мог зайти к ней в антракте или перед антрактом и выпить ее чай, а она потом лишь допила остатки. Или… или они вместе выпили что-то, и это был вовсе не ее чай, но он выпил больше, чем она! Поэтому он умер, а Валерия только отравилась. Кроме того, коньяк! У него в кабинете на столе остались бутылка и два бокала. Интересно, на них есть отпечатки? Кто-то пил с ним и отравил его! Любой театр – это не только храм искусства, это еще всегда и обязательно осиное гнездо!

Озеров посмотрел на него.

– В театрах бывают, конечно, всякие чрезвычайные происшествия, – протянул он задумчиво, – но я ни разу не слышал, чтобы коллеги травили друг друга до смерти.

– Даже если Верховенцев умер… сам по себе, Валерию совершенно точно отравили. А Роман перед самым спектаклем сказал, что он ей отомстит.

– То есть ты хочешь сказать, это Роман подмешал ей отраву в чай.

– Я не исключаю такой возможности, шеф.

– Но чай приносит толстая костюмерша Софочка! .. Вторая, маленькая, вчера говорила, что это ритуал и он никогда не меняется. Как ее зовут, маленькую?

– По-моему, Кузина Бетси.

Озеров махнул рукой.

– Мы теперь дело не сделаем, – сказал он с тоской. – Надо звонить Гродзовскому и возвращаться в Москву. И Москвитину сказать, чтобы собирался.

Москвитин был звукорежиссером.

– Подождите, шеф, мы же не должны стартовать прямо сейчас! Давайте сходим в храм искусства и одновременно осиное гнездо и сориентируемся на месте. В конце концов в Москве мы должны быть только в будущий понедельник. Неужели вам не любопытно? ..

Озерову было очень любопытно, но не признаваться же в этом мальчишке! ..

Максим вдруг улыбнулся. Он старше – быстро прикинул – всего лет на двенадцать, а такое впечатление, что на целую жизнь. Или на несколько жизней.

Федя доел хлеб, весь сыр и весь джем, выпил весь чай, оглядел стол, словно проверяя, не осталось ли чего-нибудь еще, и накинул на голову капюшон.

– Пойдемте, шеф. Проведем рекогносцировку местности.

На высоком гостиничном крыльце пришлось зажмуриться, так бело было вокруг. Даже река, незамерзшая, широченная, вся побелела, как будто темную воду припорошил снег. Машины по дороге шли, разваливая на две стороны жидкую снеговую кашу. Горка, к которой притулилась гостиница, была вся засыпана, деревья стояли по пояс в снегу, а он продолжал валить.

– Нет, шеф, ну какая красота, согласитесь! – воскликнул Федя, и Озеров, натягивая перчатки, посмотрел на него с удовольствием. Почему-то ему нравилась совершенно неуместная Федина восторженность.

– Я люблю зиму, – продолжал разглагольствовать Федя, пока они, по-журавлиному задирая ноги, пробирались по жидкой каше к машине. Он поминутно хлюпал носом и натыкался на Максима, который останавливался, выискивая место, куда ступить. – Нет, лето я, конечно, больше люблю, но в зиме есть особенная прелесть! Снег, грязь, холод собачий! Между прочим, замечено: чем противнее зима, тем веселее праздники. Самый лучший праздник – Новый год, а, Максим Викторович?

Максим запустил двигатель, по стеклу проехались «дворники», обрушив полукружья мокрого снега. Федя забрался на пассажирское сиденье и на полную мощность включил отопитель.

– А вы знаете, куда ехать? Я вчера ничего не запомнил. Вверх до кремля, потом, по-моему, направо. Обратимся к мировому разуму! – и Федор выудил из рюкзака планшет. – Он всемогущ, и он нам подскажет.

– Федя, я знаю дорогу.

– А вдруг вы в самый ответственный момент свернете не туда, и мы вместо Нижегородского драматического театра окажемся в Саратовском театре комедии?

Озеров выехал со стоянки и покатил вдоль широченной всклокоченной зимней реки, раздумывая, не следует ли позвонить директору театра Лукину и предупредить. Наверняка тому сейчас не до столичных гостей! .. Федя тыкал в планшет и то и дело восклицал: «Стой, стой, куда ты меня повел! .. Давай обратно! .. Где маршрут-то? Да я не в Лакинске, я в Нижнем, что ты такой тупой? Ты хочешь меня опозорить? »

Потихоньку-полегоньку они доехали до пешеходной улицы, почти пустой в сегодняшнее снежное понедельничное утро, и Озеров, приткнув джип к невысокой каменной ограде, сказал:

– Приехали, вылезай.

Федя как ни в чем не бывало засунул опозорившийся планшет в рюкзак и выбрался из машины.

– Нам надо экскурсию по городу заказать, – вдруг сказал он. – Мамаша велела! Она в любом городе, куда бы мы ни приезжали, первым делом заказывает экскурсию. Мы с отцом уже привыкли! Она считает, что только дикари приезжают в незнакомое место и сидят в гостинице или на работе, а больше ничем не интересуются!

Тяжелая неухоженная дверь служебного входа проскрипела, отворяясь, и на них строго и торжественно взглянул вахтер в синей форме. Перед ним на желтом канцелярском столе были разложены большие шнурованные тетради.