В начале было слово - Дмитрий Наумов

Электричка тронулась согласно расписанию, и по доброй русской традиции мы стали раскладывать свои запасы для позднего ужина. Разносолов было немного, но это не сильно огорчило, поскольку из своей котомки Саша достал бутылку водки (кто бы сомневался), поскольку он был оптимистом и никогда не ждал апокалипсического ядерного удара и уничтожал ликеро-водочные изделия по мере их поступления, а не прятал их на антресолях. Несмотря на все запреты по употреблению горячительных напитков в общественных местах, мы налили и выпили. Потом еще раз. И еще.

И все сразу изменилось. Куда-то исчезли все сомнения в правильности нашего мероприятия в той форме, в которой мы взялись его реализовывать. Наоборот, все казалось вполне логичным и правильным – и эта ночная электричка в древний город, переименованный в честь всесоюзного старосты и предстоящее пешее путешествие по наитию, без компаса и карты и радостные перспективы заготовки грибов в промышленных масштабах. Саша, улетая в своих воспоминаниях в далекое безоблачное детство, рассказывал о заповедных лесах, протянувшихся вдоль светлой тихой реки Тверцы до самого Выдропужска, где на освещенных солнцем полянках под вековыми дубами, белоствольными березами и в густой тени ельника нас ждали белые грибы, подберезовики и моховики. В Сашином описании чувствовался насыщенный свет полотен Куинджи и выписанные детали дубовой рощи кисти Шишкина. Луч солнца, играя на тонких, еще летних, паутинках, как указкой, показывал место на заросшей уже темной травой кочке, где стоял боровик размером с хорошего молочного поросенка, ухмылявшийся и щурившийся не по-доброму из-под огромной шляпы.

Саша растолкал меня перед самым прибытием в Калинин. Была глубокая ночь, довольно прохладная, но без осадков, что радовало. На фоне чистого, со звездами, черно-синего неба все деревья вдоль платформы и пристанционные здания выглядели как вырезанный из черного картона театральный задник. Под стать этому антуражу было и настроение. Да, собственно, каким еще оно могло было быть у человека, разбуженного посредине ночи и вынужденного вопреки собственному желанию вдыхать прохладный утренний воздух без ближайшей перспективы выпить чашку крепкого кофе с булочкой. Короче, романтика.

В расписании по дальнейшему движению электричек мы прочитали, что ближайшая на Торжок пойдет через три с половиной часа и перспектива пританцовывать от холода на продуваемом пусть и легком, но весьма чувствительном ветерке, перроне, настроения не прибавляло. Но Александр (вот голова! ) предложил план, подкупающий заманчивыми перспективами добраться до Торжка пораньше. А именно – выйти на трассу Москва-Ленинград, поймать “попутку” и вот мы уже почти у цели. Доверчивый, я подумал, что хуже от этого не будет, да и Сашин авторитет давил на сознание уверенным тоном, с которым было сделано это предложение.

Осознание того, что вокзал находится на одном конце города, а большак на Ленинград – на другом, пришло слишком поздно. Спустя часа полтора, быстрым спортивным шагом (что называется – “по холодку”) мы подошли к мосту через великую русскую реку Волгу, что, как позже выяснилось, было половиной легкой утренней прогулки до трассы. Пройдя мост и свернув влево, мы неожиданно увидели довольно большой памятник на берегу великой реки.

«Калинин» – подумал я, но, приглядевшись, понял, что подпоясанный кушак и сапоги с загнутыми носами, не отвечают революционному дресс-коду. Я остановился, чтобы разобраться, чей образ изваян в столь приметном месте. Но Саша знал все и пояснил, что это памятник путешественнику Афанасию Никитину, ходоку “за три моря”. И тогда я понял, чьи лавры не давали спокойно спать в теплой домашней койке Александру Николаевичу. Они и внешне были чем-то похожи. Оба монументально красивые в своей спокойной уверенности в правильности выборного маршрута.

Город неожиданно закончился, и вдалеке на пересечении городской улицы с трассой на Ленинград показалась ярко освещенная будка ГАИ, возвышающаяся на бетонном основании как избушка на курьих ножках. Имея впереди такой ясный ориентир, идти стало как то веселей и спустя несколько минут мы уже стояли на освещенной площадке под нависающим ”аквариумом”. Мимо проносились редкие в столь ранний час автомобили и на наши призывные жесты реагировать не собирались. Четверть часа мы махали руками, чтобы как-то привлечь внимание водителей, но все безрезультатно. И тогда Саша (вот голова! ) сказал, что у нас нет волшебной полосатой палочки и что есть она у одного человека, который, наверняка, в столь ранний час позволил себе скромный отдых на боевом посту. После таких слов Николаич стал подниматься по крутой узкой лесенке в “аквариум” и, спустя несколько минут, оттуда выскочил расхристанный и без фуражки сотрудник славной службы автомобильной инспекции с полосатой палочкой в руке.

– Сей секунд, товарищ майор, – кричал сотрудник ГАИ, резво спускаясь на землю и уже в воздухе начал махать шанцевым инструментом.

И (о, чудо) первая же грузовая фура, скрипя тормозами, остановилась метрах в пяти. Из кабины бегом, доставая на ходу накладные на груз, выскочил водитель. Милиционер в служебном рвении поскорее выполнить просьбу товарища майора не стал даже смотреть протянутые водителем документы, а приказал доставить нас в Торжок, чем сразу же успокоил водителя.

Меня посадили между водителем и Александром Николаевичем как раз напротив ручки переключения скоростей, что было естественно, но неудобно. Хотя неудобство это было весьма недолгим, поскольку, несмотря на просьбу водителя разговаривать с ним о чем-нибудь, дабы он не заснул, заснул я, предоставив возможность поболтать Саше. Сон мой был неглубок и тревожен, голова болталась в разные стороны, что при желании можно было расценить как жест одобрения или неодобрения сказанного тем или иным участником ночной дискуссии.

Проснулся я при резком торможении, едва не хлопнув головой в ветровое стекло. Водитель разъяснил, что далее дорога на Ленинград уходит вправо, а нам вон по той дороге налево километров пять легким шагом и мы в Торжке. Прощанье было недолгим, но эмоциональным. Уж не знаю, что они с водителем успели обсудить за время пути, только Александр Николаевич прощался с ним как с родственником по маминой линии.

Было уже почти светло. Солнце вставало где-то за нашими спинами, и мы с Сашей, вроде как отдохнувшие (я так и вообще поспал) резво потопали в указанном направлении. Лес уже многообещающе потерял свою пугающую черноту, и радужные перспективы грибного изобилия грели начавшую, было, остывать душу.

В город мы входили триумфально, почти строевым шагом с мыслью о покоренной высоте. Люди, спешившие на работу и по своим делам, иногда оглядывались на двух калик перехоженных в военной форме песочного цвета, не понимая откуда в их патриархальном городке и куда эти “партизаны” без оружия со столь одухотворенными лицами.