На одном дыхании! - Татьяна Устинова

– Скажи мне, Разлогов, – сказала она, когда они сели в машину, – ты вправду там жил? !

– Почти нет, – ответил Разлогов, выворачивая на набережную. Легко ответил, без раздумий. – Когда я понял, что здесь предполагаются… инсталляции на тему русской дворянской жизни, мне уже было все равно.

– Инсталляции? – задумчиво переспросила Глафира. – По-моему, это как-то по-другому называется! ..

– Какая, на хрен, разница, как это называется! – огрызнулся Разлогов вяло. – Ко мне это не имеет никакого отношения. Я на работу ходил, понимаешь? И там работал, на работе-то! Понимаешь?

Тогда она ничего не поняла, но сейчас, пожалуй, уже понимает.

Это не имеет ко мне отношения, и точка. В этом весь Владимир Разлогов! Как только он понимал, что человек, или событие, или что угодно «не имеет к нему отношения», его невозможно было ни остановить, ни удержать. Он делался равнодушен и скучен, и казалось, проще умереть, чем вернуть его интерес и внимание.

Только вперед, всегда вперед, а события, вещи, люди – просто отработанный материал. Было и прошло.

– Очень чаю хочется, – пробормотала Глафира и глянула в сторону старухи-сфинкса. Старуха пожевала губами и ничего не ответила.

Глафира вздохнула.

Интересно, как Разлогов жил – с ними обеими, со старухой и актрисой? Как он тут ел, спал, просыпался, курил? Где лежали его вещи и спала его собака?

У Разлогова всегда были собаки. Бразильский мастиф Димка, названный так в честь поэта и писателя Дмитрия Горина, с которым Разлогов дружил, пропал из дома, когда хозяина не стало.

Глафира была твердо убеждена, что мастифа убили.

Живой мастиф никогда и никого не подпустил бы к живому Разлогову, и в этом состояла одна из самых трудных загадок, которые Глафире предстоит разгадать! ..

– Принесите мне чаю! – громко сказала она старухе. Сейчас нельзя думать о Димке и о Разлогове, никак нельзя! – Слышите? ..

Старуха посмотрела сначала на Глафиру, а потом на ее вещички, которые держала в руках.

– Вот Марина Олеговна распорядится…

Двустворчатые двери с льняными занавесками на латунных растяжках – ничего общего с дверьми в разлоговском доме! – распахнулись, и на пороге показалась Марина. Щеки пылали лихорадочным румянцем, аристократическая рука придерживала у горла белую пуховую шаль. В другой руке она почему-то держала журнал.

– Простите, Глафира, – Марина кинула журнал на стол, подошла, бесшумно и стремительно, и коснулась ее плеча. – Вы… присели бы. Марк сказал, что вам… нехорошо.

– Они чаю просили, – буркнула старуха. – Подавать?

– Может, обедать?

– Нет-нет, – перепугалась Глафира.

Обед был бы очень кстати, ей многое нужно выяснить у бывшей разлоговской жены, но после удара по голове многочасового сидения за столом в обществе великой русской актрисы она бы не вынесла. В обморок хлопнуться еще не хватает.

– Марина, можно я скажу вам два слова… наедине? – серьезно попросила Глафира. – И поеду! Мне правда нехорошо.

Старуха моментально канула за дверь, и они остались вдвоем среди фарфора, штучек и итальянских пейзажей, писанных русским живописцем.

Марина постояла, а потом прошла мимо Глафиры и устроилась в полосатом широком кресле на гнутых ножках.

И кресло, и шаль, и серая река за окнами, и живопись, и желтый размытый свет – все удивительно шло к ней. И куталась в шаль она удивительно уютно, и серые глаза смотрели правдиво и ласково.

Чертов Разлогов! .. Его нет, и теперь Глафира должна сделать то, что должна!

Впрочем, это не она должна. Это Разлогов ее заставляет!

– Вы не волнуйтесь так, – сказала Марина тихо. – Ну что вы? ..

Глафира думала, что все знает про женщину в кресле. Глафира думала, что у нее получится, она даже специально готовилась!

Но у нее ничего не получалось, а Марина улыбалась ей печальной, усталой и нежной улыбкой.

Чертов Разлогов! ..

– Марин, вы не подумайте… Вы извините меня… Я…

Шея и уши у Глафиры запылали, в затылке застучало.

– Да что же вы так волнуетесь! – негромко воскликнула Марина, рассматривая ее. – Я тоже сейчас начну волноваться!

Это, кажется, из какого-то французского драматурга. Там самоуверенная глупая кошечка делилась своими бедами со стремительной, умной и грозной хищницей. Только кошечка была уверена, что хищница годится ей в подруги! ..

– Ну-ну, – подбодрила Марина, – может, правда чаю подать? Горячего, с вишневым вареньем!

– Нет-нет, спасибо, – забормотала кошечка. Подошла и неловко пристроилась в соседнее кресло, на самый краешек. И руки сложила на коленях.

…Интересно, что было у Разлогова в голове, когда он женился на… этой?

– Марина, вы встречались с Володей в тот день, когда он… умер?

Этого великая русская актриса никак не ожидала, и не готова была, и собраться с мыслями не успела, а потому спросила оторопело:

– С чего вы взяли-то? !

Глафира смотрела на нее почти в упор.

– Я просто спрашиваю, – сказала она наконец. Голос был слегка удивленный. – Встречались?

– Да нет, конечно! – Чтобы ее не рассматривали столь бесцеремонно, Марина поднялась и поворошила поленья в камине. – Зачем? .. Господи, какие глупости!

Она смотрела в огонь и лихорадочно думала – знает или не знает? Если не знает, почему спрашивает? Зачем она приехала и почему именно сегодня? ..

Нельзя, нельзя паниковать! Еще не хватает!

– Что такое, милочка? – шутливым тоном спросила Марина, не поворачиваясь от камина. – Вы решили закатить мне сцену ревности, так сказать, посмертно? ..

Нет, не годится! Можно подумать, что Марина воспринимает ее как соперницу, а это немыслимо!

Где ты и где я? Кто ты и кто я? ! Опомнись, девочка!

– Нет, ну при чем тут ревность! – сказала принявшая все за чистую монету Глафира. – Я просто хотела узнать, как Володя прожил последний день. Свой последний день.

– Зачем вам это?

Глафира пожала плечами.

– Нет, я его не видела, – задумчиво проговорила Марина. Вот так-то лучше! – Я… Понимаете, он совсем меня не интересовал. Может, и нехорошо так говорить о близком человеке, – «близкого человека» она упомянула специально и похвалила себя за это, – но после того, как мы расстались, его для меня не стало.