Мой генерал - Татьяна Устинова

– Добрый, добрый, – отозвалась дежурная, остреньким, истинно администраторским взором окидывая хромающую Марину и пестроцветного спортсмена Федора. – Гуляли на воздухе?

Нет, в следующий раз только на заимку!

– Гуляли на воздухе, а теперь вернулись обратно в помещение, – обстоятельно объяснил Федор Федорович, кланяясь администраторше.

Все-таки он кретин. Не может быть, чтобы человек так искусно прикидывался кретином.

Возле Марининой двери он приостановился, несколько наклонился вперед и округлил руки, как бы намереваясь подхватить Марину, если она вознамерится падать.

Не вознамеривалась она падать!

– Я вам принесу пластырь, – пообещал он, – ваше колено…

Марина улыбнулась приятной улыбкой.

– Мне ничего не надо, – быстро сказала она и распахнула дверь, так что физиономия Федора Тучкова почти скрылась за полированной панелью. – Спасибо вам большое.

– Но пластырь… я все-таки… тем не менее… я бы вам посоветовал непременно заклеить.

– Я непременно заклею, – уверила его Марина и захлопнула дверь, оставив Федора с той стороны.

Кажется, до своей двери он шел на цыпочках, потому что Марина не слышала никаких шагов, а потом только деликатный стук – закрылась его собственная дверь.

Неужели ушел? !

Вот повезло-то. Мог бы стоять под дверью и взывать к ней, чтобы она непременно взяла у него пластырь, например, до утра.

В номере было тепло и тихо. И пахло хорошо – ее собственными духами, новой мебелью, полиролью и свежескошенной травой – дверь на балкон весь день оставалась открытой.

Прямо у двери Марина стащила пострадавшие брюки – они немедленно застряли на башмаках, про которые она позабыла, и пришлось стаскивать башмаки, а потом выпутывать из них брюки, а потом рассматривать штанины. Результаты осмотра оказались неутешительными – вряд ли придется надеть брюки еще раз, требовалась серьезная чистка, которую невозможно было провести в пластмассовом тазу в ванной номера «люкс».

Вот жалость какая! Брюки были любимые – хорошо сидели на всех без исключения местах. Все, что нужно, обтягивали, а что не нужно скрывали, и спереди, и сбоку, и сзади зеркальное Маринино отражение было стройненьким и в меру выпуклым – отличные брюки!

Вздыхая, Марина налила в чайник воды, достала банку с кофе и ту самую палку колбасы, при одной мысли о которой у нее что-то екало в желудке. В буфете светлого дерева стояли тонкие чашки и бархатная коробочка со столовыми и десертными ложками – санаторное начальство заботилось об отдыхающих в номерах «люкс».

Пока грелся чайник, Марина поливалась из душа и все думала о брюках, а потом перестала, зато начала думать о колбасе. К мыслям о колбасе примешивался еще Федор Тучков с его неуклюжей галантностью и любовью к диким нарядам, а потом добавились еще Юля с Сережей.

О чем же они говорили? Как бы это узнать? Может быть… да нет, это ерунда… и все-таки… хотя, конечно… А вдруг «приключение» еще состоится? !

И деталь – та самая, о которой она не стала рассказывать проницательнейшему Федору Тучкову и Веронике – Огневушке-поскакушке, как про себя определила ее сущность Марина.

Или вместо «поскакушка» следует читать «потаскушка»?

Пожалуй… Пожалуй, нет. И сладкий Геннадий Иванович, будущая теннисная звезда, и Федор Тучков, испытавшие на себе действие Вероникиных чар, всей душой мечтали, чтобы на них кто-нибудь распространил эти самые чары. Кажется, это называется «вырваться из семейного плена» и еще, кажется, так – «нет такого женатого мужчины, который хоть на один день не мечтал бы стать холостым! ». Вероника просто подыгрывала – уж по крайней мере она не воспринимала их всерьез, страдальцев, дорвавшихся до санаторной свободы, это точно. Марина тоже не воспринимала бы, если бы… если бы вокруг нее кто-то так же стал увиваться. Федор Тучков не в счет, вряд ли он за ней… увивается. Скорее всего так понимает «хороший тон».

Марина закрутила кран и вылезла из ванны, на всякий случай придерживаясь за стену рукой – не хватало только еще раз свалиться! Кто раздобудет ей подорожник и благородно подставит плечо, чтобы вести, как водят раненых в кино? !

От одной этой мысли Марину передернуло – она не желала, чтобы ее так вели. Впрочем, если бы это был благородный герой в выцветших и потертых джинсах, она, пожалуй, согласилась бы. А если Федор Тучков – нет, спасибо!

Интересно, у него есть жена? И если есть, какая она? Такая же гладкая и пузатенькая, как он сам, в химических блондинистых завитушках? Или, наоборот, костлявая и нескладная, как старая беспородная лошадь?

Господи, о чем она думает? Какое ей дело до предполагаемой жены Федора Тучкова? ! Ей и до него самого не может быть никакого дела, тем более что за вечер он надоел ей хуже горькой редьки!

Есть-то как хочется!

Марина размотала с головы влажный и теплый тюрбан махрового полотенца и включила фен. Хочется или не хочется, все равно сначала придется привести в порядок волосы. Если волосы в порядке, остальное не имеет значения, хоть в мешок нарядись. Волосы и еще туфли.

Марина посмотрела на свои босые ноги и пошевелила большими пальцами. Фен бодро гудел.

Волосы еще туда-сюда, с ними все ничего. А вот с туфлями дело плохо.

Каблуки она не носила – в десятом классе неожиданно оказалась выше всех, не только девочек, но и мальчиков тоже. Только тогда никто не был осведомлен о том, что метр восемьдесят – это красиво, стильно и вообще открывает прямую дорогу к наизаветнейшей женской мечте – профессии фотомодели, и в классе Марину просто перестали замечать. Сидит и сидит на последней парте некое сутулое существо с крысиным хвостиком серых волос и в очках. Нога тоже выросла – сороковой размер, шутка ли! – и всю розовую юность Марина проходила в папиных сандалиях. Негде было взять туфли сорокового размера – отечественная промышленность не признавала наличия в Стране Советов высоких, худых, длинноногих, толстых, низких, маленьких, коротконогих, длинноруких и еще каких-нибудь. Одежда была «средняя» – размер пятьдесят, рост метр шестьдесят. Обувь тоже «средняя» – тридцать семь – тридцать восемь. Марине она не годилась, вот и получились папины сандалии!

Зато прическу она сделала себе сама. Едва поступив в институт – поступление означало пропуск в новую самостоятельную жизнь, – она отправилась в парикмахерскую на Новый Арбат, тогда еще Калининский, и за бешеные деньги, рублей пять или семь, отстригла крысиный хвостик под корень. Когда хвостик свалился на пол, Марина закрыла глаза от накатившего первобытного ужаса.