Башня спящих голосов - Евгения Мулева

Я помню эту чёртову квадратную комнату, с голубыми обоями в трещинку. Комнату без двери, с дырой и порогом, стенка, мол, тонкая, перегородка, на обоях, на соплях удержится. Нет, не удержится, дверь не удержится. А я заперта, и выть хочется. Выть. Прямо в эту стену, пусть треснет, проклятая, грохнется на родительский диван. Стол, лампа, кровать. Скатанный ковёр, привален к шкафу, невымытый светлый пол и обои на потолке топорщатся, мы их сами клеили в прошлом году, придавили люстрой, пенопластовыми галтелями. Так сойдёт.

В Башне потолков не было, сколько не всматривайся, только тьма, чёрная заунывная бесконечность. Я ещё помнила, где вошла, я без труда отыщу дверь. Скажу неизвестному, что ошибся. Вернусь в свою комнату к недосчитанной курсовой, к ноутбуку, заклеенному цветными бестолковыми стикерами; к чёрной расстроенной гитаре. Сверну вот за тем поворотом, обойду странный мраморный зал, постучусь в белую дверь и допью тот нетронутый чай.

***

Мы шли вдвоём. Парк спал, непричёсанный, то ли зимний, то ли осенний: кучки грязного снега за бордюрами, голые деревья, всё коричнево серое, застывшее, схваченное легкое изморозью, волосы под шапкой, чёлка лезет в глаза.

«Ты же знаешь, это… бывает», – говорит папа Женя. Он устал, у него перерыв, у меня билет на электричку в две стороны. Электричка через час.

«Знаю».

Будто кому-то легче от моего знания.

Дома тепло, бабушка топит. В парке промозгло и сыро, ботинки промокли, на правом сломался замок.

«Ты сдала? »

«Сдала», – отвечаю. В зачётку не ставили, у нас теперь электронные. Молчим. Небо на западе проясняется. Из-под непроглядного серого появляется бирюза. Странно даже, прогноз обещал дождь, а оно вот как распогодилось. Дождь лучше бы подошёл.

«Скажешь бабушке? Мне сказать? »

Что ты, папа, я взрослая. Я киваю, скажу мол, скажу.

Мы подходим к воротам, охранник устало хмурится, поправляет рацию. Не хочу домой. В новой куртке холодно. На всё воля господа. Не пойду домой. На прощание папа Женя обнимает меня, прислоняя куртку к куртке, он шепчет, что я умница, всё делаю правильно, хорошо держусь. Я б поспорила, но выйдет хлопотно. Он отходит, становится под светофор. Красный, красный. Мигают человечки. Красный, красный. Восемнадцать секунд. Девятнадцать мне кажется. С днём рождения. Красный, красный. Погас. Папа Женя спешит, ему ещё надо купить себе кофе. Мне ещё надо… но я не хочу.

Я вернулась, я шла аккуратно и быстро, я вышла всё к той же белой двери. Вот она полукруглая, окована светлым металлом – серебром, а может оловом.

«Эй, вы слышите? Вы звали меня? Если звали, прошу, ответьте! »

Бессмысленно.

«Я уйду. Уйду, слышите? » – можно было этого и не говорить, всё одно в пустоту кричать. Пустота научена лишь молчать.

Открывайся, дверь. Коль нет здесь никого, то…

Я проснулась февральским утром сырым и колючим. В такое время непросто поверить, что скоро весна. Я вышла куда-то, закутавшись в куртку, запутавшись в юбках. Я всё в Башне, здесь слышится арфа. Здесь шорохи, тени ведут хоровод.

– Что тебе снилось, девочка, в этот тревожный год?

– Мама.

– А где она, твоя мама?

– Не здесь.

– А где ты, девочка?

– В Башне. А кто вы?

– Голос.

– Почему я не вижу?

– Некого.

– Почему вы говорите со мной?

– Ты нам поможешь. Ты Мирианна!

– Мирианна. Мирианна. Мирианна! – загомонило эхо со всех сторон.

– Наши голоса украл бог. Он запер нас. Он ненавидит нас.

– Светлоокая! – нараспев загудели бесплотные. – Светлоокая.

– Помоги нам. Только ты можешь свергнуть бога! Одной тебе под силу освободить нас!

– Мирианна! – обезумело эхо. – Он усыпил нас, Мирианна. Он не имел на это право!

– Помоги!

Я зажала уши руками, не в силах терпеть этот гул. Нужно как-то выйти, сбежать отсюда. Бог… голоса…

– Там на вершине Башни! Там…

Чёртова дверь.

– Там…

Не открывается.

– Мирианна!

Тут же должна быть, обязательно должна быть другая. Должна быть. Эхо шумело, звало меня, что-то дикое грохотало в глубине коридора.

В тяжелом каменном безвременьи

В потоке разноцветных дней

Мне голос был, он звал из темени

Искал он помощи моей.

Кружили образы бесплотные,

Неся дремоту и печаль.

Вот тень моя из страхов соткана.

И мне не жаль, нет, мне не жаль!

Моей тоски и глупой памяти,

Что не устанет повторять.

Коль не забыть, оставлю запертой.

Нет сил прощать, нет сил прощать…

Чужие думы да желания –

Наряды лжи и немоты.

Я не хочу опять, как правильно,

Но всюду белые цветы

Коврами стелются душистыми.

Я не желаю вспоминать.

Я ухожу, и взглядом пристальным

Никто не будет провожать.

Камни стелились; бежали во тьму коридоры, они будто бы, будто вырастали за крохотный миг до того, как я успевала шагнуть. Папа Женя остался в парке. Я не приехала домой. Я в Башне спящих голосов.

Глава 2

Птичья комната

Зачем кричать, когда никто не слышит

О чём мы говорим…

Мне кажется, что мы давно не живы –

Зажглись и потихоньку догорим.

Люмен (Lumen) «Гореть»

Единственное чистое окно на первом этаже выходило в стену. Обрамлённое светло-серыми гардинами, оно смотрело на меня с издёвкой – доступное, открытое, как раз под мой рост. Остальные окна мутные, томительно холодные не открывались, за ними могла быть улица, выход, только я ничего не видела. Ничего. И неизвестный больше не показывался. Позвал да забыл, оставил одну в пустующей, безумной Башне. Мне не было страшно. Нет-нет. Разве можно пугаться этих длинных коридоров без ламп и потолка? Единственное чистое окно выходило на стену, но вдруг у той стены есть дверь. Я не боялась, я злилась, как никогда не гневалась. Звали меня? В Башню привели и что? Дальше что?

Я пнула чёртово окно, залезла на подоконник и спрыгнула на пол. Точно в клетку попала: комната узкая, потолка не видать, стены уходят в сплошную темень, стены – камень грубый нетёсанный, серый сырой, в стенах углубления меньше окна, в которое я влезла. Пахнёт гадко. Чем – не пойму.