Чумовая дамочка - Татьяна Полякова

– Как дальше жить думаешь? На работу или как? – одновременно закусывая, спросил сосед.

– На работу, – ответила я. – Конечно, биография подкачала, но, может, возьмут куда…

– Иди к нам в институт, уборщицей, – предложила Нинка. – Сто пятьдесят рублей, и все-таки у меня на глазах.

– И чего я на эти сто пятьдесят делать буду? – хмыкнула я, а сестрица разозлилась.

– А что люди делают? Сережа мой… а… – Она рукой махнула и возвысила голос: – Получше тебя люди, а любой работе рады. Ты что ж, главбухом пойдешь за большими деньгами? Или директором на завод по соседству?

– Завод мне даром не нужен, – успокоила я ее. – Надеюсь, кто-нибудь из друзей поможет устроиться.

– Друзья-то помогут! – взвизгнула Нинка так, что мы с притихшим Палычем вздрогнули. – Они тебе помогли один раз… Славик твой в особенности… сволочь… Самая настоящая сволочь, чтоб ему глаз лишиться…

– Чего ты орешь? – поморщилась я.

– А чего, не так? Скажи, Палыч, права я или нет? Какая любовь была… Ромео и Джульетта, прости господи. И что? В тюрьму за него села. Чужой грех на себя взяла. Пять лет… да я бы… дура ты, Лийка, дура. Что с жизнью-то своей сотворила? Пять лет псу под хвост, а ему и горя мало. Бросил тебя твой Ромео…

– Заткнись, – попросила я, разливая водку. – Бросил и бросил, что ж теперь…

– Он хоть письма-то писал?

– Он неграмотный, – хмыкнула я. – И вообще, отвяжись.

– Как я могу отвязаться, ведь ты сестра мне. После смерти родителей я у тебя самая близкая родня… А ты людей слушаешь, а родная сестра что ни скажет, все только заткнись…

– Ты бы, Нинка, помолчала малость, – робко вклинился в разговор Палыч. – Сколько времени не виделись, так чего ж друг на дружку орать.

– Я не ору, я говорю как есть. Славка ее подлец и убийца. Мало того, что убил, так он еще все подстроил хитрым образом, чтоб Виталька в тюрьму села, а он сухим из воды вышел.

– Чепуха, – устало вздохнула я. – Ничего он не подстраивал и ни о чем меня не просил. Я сама во всем призналась…

– В чем? – опять заорала Нинка, глотка у нее дедова. Краснознаменный ансамбль песни и пляски запросто переорет.

– В убийстве, – хмыкнула я. – Призналась, покаялась и отсидела. Теперь обо всем этом забыть пора и жизнь начинать светлую и честную, где нет места криминалу, случайным связям и бранным словам.

– Точно, – порадовался Палыч. – На свободу с чистой совестью.

Мы с ним дружно захохотали, а Нинка разозлилась.

– Одно слово – придурки. Письма-то твой писал? – понизив голос, опять спросила она.

– Какая тебе разница?

– Сестра я тебе, и у меня, между прочим, душа болит. А от людей-то стыд… А этот за пять лет хоть бы раз зашел, узнал, как, мол, живете. У Сережи на свадьбу приличного костюма не было, у чужих людей деньги занимала, у хахаля твоего совести вовсе нет, знал, что бедствуем. Уж если тебя в тюрьму упек за свои-то грехи, так хоть семье бы помог материально.

– Ты языком-то дотреплешься, – ядовито сказала я. – Он тебе поможет, оторвет башку и тебе, и Сережке твоему, и не станет у вас никаких материальных проблем.

Палыч тихо фыркнул, пряча глаза, а Нинка пошла пятнами.

– Я правду говорю, – минут через пять придя в себя, подала она голос.

– А за правду всегда страдают, – добавил Палыч, а я, чтобы разрядить обстановку, налила еще водки. Нинка пьянеет быстро; изрядно захмелев, она принялась причитать, но тут, на счастье, взгляд ее упал на часы, и сестрица заторопилась домой. Я вызвала ей такси, и мы с Палычем проводили ее до машины.

– Зря ты приехала, – сказала она на прощание. – Может, думаешь, я из-за барахла? Из-за барахла, конечно, тоже. Уж такую меня бог создал, никуда не денешься, но тебе здесь жизни не будет…

– Не беспокойся, – целуя ее, попросила я. – Со мной порядок. Устроюсь на работу, буду вам с Сережкой помогать.

– Добрая ты девка, всегда такой была, – заревела Нинка. – Отчего тебе в жизни не везет? ..

Дослушивать я не стала, захлопнула дверь и помахала на прощание рукой.

– Оттого не везет, – забубнил Палыч, – что каждый норовит на хребтину влезть.

– Ты хоть не зуди, – подхватив его под руку, попросила я.

– А я что, я как скажешь… Хочешь споем?

– Давай.

Мы направились к подъезду, затянув негромко «Раскинулось море широко»…

– Дед твой, царство ему небесное, очень эту песню уважал, – поднимаясь по леснице, заметил сосед. – Бывало, как выпьет…

– Похоронили по-людски?

– А то как же. Дед твой Нинку хорошо знал, оттого кончину свою препоручил соседке, Варваре Васильевне. И деньги оставил, трюмо продал, то, что в углу стояло… А остальное все Нинка. Я ей говорил, мол, вернется Виталька, за душой у девки ни гроша…

– Бог с ней, с Нинкой… На кладбище завтра съезжу. Поедешь со мной?

– Конечно. Возьмем бутылочку, помянем моего дорогого усопшего друга Игната Мартыновича… Вот уж кто выпить любил, но и дело знал. Знал дело, скажу я тебе.

Палыч вошел в квартиру, запер дверь на засов, посмотрел на меня заговорщицки и, взяв за руку, повел в кухню.

– Нинка-то твоя жаднющая, да, слава богу, без царя в голове, а Игнат Мартыныч мужик обстоятельный, любимую внучку без копейки не оставил. Бери табуретку, полезай наверх.

– Куда? – удивилась я.

– В темнушке, на верхней полке, за ящиком тайник. Полезай, да пошарь там, ручку нащупаешь. Со старых времен тайник, не знаешь, так ни в жизнь не найдешь.

Я влезла на табурет, принялась впотьмах шарить рукой и в самом деле обнаружила в стене металлическую скобу, потянула ее и сунула руку в тайник.

– Ну что? – спросил Палыч удовлетворенно. – Нашла?

– Нашла, – кивнула я, передавая ему два свертка в старых наволочках. В одном были бронзовые часы, в другом статуэтка из мрамора.