Не дура - Ринат Валиуллин

* * *

– Понедельник наступил, а новая жизнь так и не началась. Где море, где кофе, где любящие меня люди?

– Ау, я здесь. Ты о чем, дорогая?

– Случилось то, чего я боялась больше всего: ты перестал меня удивлять, – произнесла Елена неожиданно, едва официант успел принести меню.

– Тогда стоит начать с десерта?

– Я серьезно. Наш союз исчерпал свое вдохновение. Можно, конечно, еще потянуть несколько лет или даже целую жизнь, чтобы потом получить растяжение и лечить себя тем, что любовь перешла в стадию уважения.

– Понимаю, откуда дует ветер, – закрыл я окно, напротив которого мы сидели. Из него действительно тянуло прохладой. – Я просто попытался содрать со всех маски хотя бы на бумаге. Показать, какие они есть настоящие – взаимоотношения полов.

– Ты спал со всеми этими бабами?

– Да.

– То есть все это было на самом деле?

– Если быть до конца честным, все эти женщины – это ты.

– Я?

– Да, только в разных ипостасях, в разных масках.

– Отлично! .. Ты хочешь сказать, что написал краткую эротическую биографию моей жизни?

– Я написал так, как это бывает.

– Да? Тогда странно, что у нас такого никогда не было. Значит, ты это проделывал с другими. С кем, интересно? Давай, рассказывай! ..

– Дура ты моя, дурочка! – подошел я к ней и попытался обнять.

– Дура?

– Да, безумная.

– Тебя это заводит? – увернулась она.

– Да.

– Я всегда знала, что безумие – это моя сильная сторона, – она схватила вазу с цветами со стола и шмякнула ею о пол. Ваза с грохотом расплескалась фарфоровыми каплями по ковру, а подаренные цветы тут же превратились в некрасивые водоросли и растеклись по паркету. На шум оглянулись жители соседних столиков. Из паркета вырос официант, которому Елена успела мило улыбнуться и процедить через губы: «Извините, случайность». Тот молча начал сметать фарфоровые осколки любви.

– Хватит истерить! – стряхнул я с себя капли внезапного дождя.

– Это не истерия, это – артистизм, – она взяла в руки блюдо, на котором только что еще жила ваза.

– Ну, перестань, я прошу тебя, давай спокойно во всем разберемся.

– Да, я – неудовлетворенная дура, которая хочет, чтобы ее любили всеми средствами и способами, даже самыми неприличными.

– Ты хочешь сказать, я тебя не люблю? – пытался я объясняться как можно тише, чтобы не привлекать свидетелей. Но они уже были наготове и ловили каждую фразу ловушками своих ушей, будто всю жизнь играли в бейсбол.

– Я не хотела бы говорить. Но ты сам об этом написал.

– Как ты не понимаешь. Ты внимательно читала? Я же написал в своей книге про общество без масок с нормальными порывами.

– Мне они не показались нормальными. На грани извращений. Именно то, чем мы можем питаться только в наших фантазиях.

На слове «извращений» официант поднял голову: видно было, что оно его заинтересовало. Мне кажется, он даже готов был сам предложить нам тарелку на бой, лишь бы досмотреть драму до конца.

– Так вот о чем твоя постоянная задумчивость?

– А твоя разве нет? Только не надевай на себя маску праведника. Так ты все-таки спал с ними?

– Хорошо, считай, что я переспал со всеми женщинами, которых только встретил.

– Я знаю, что у тебя их было достаточно.

– Ну и что это меняет? – подозвал я официанта, чтобы рассчитаться за этот порыв чувств.

– Теперь, может, я тоже хочу и именно так, как ты описал.

– Прямо здесь?

– С ума сошел?

– Нет.

– А жаль, похоже, по мне так никто и не сойдет с ума. Разве что эта бедная ваза.

– Почему бедная?

– Ваза без цветов, что женщина без любви – бедна.

Спутник

– Почему осенью резко падает настроение?

– Потому что все позитивные люди сбиваются в стаи и улетают на юг.

– А мы почему до сих пор здесь?

– Мы – одиночки, мы – психи, мы пытаемся поймать кайф от листопада, – ответила мне Люба, лежа в моих объятиях.

Осенью лирика была налицо. Это было видно не только на моей блаженной физиономии – такая бывает, когда человек влюблен или душевно болен, что одно и то же; стихи лились из меня, как из рога изобилия. Мой рог изобиловал по воскресеньям. В воскресенье на почте был выходной, и никто нам с Любой не мог помешать наслаждаться обществом друг друга среди писем, посылок и бандеролей. Никого нельзя было так послать далеко, как посылки. Мы посылали все и всех подальше и наслаждались друг другом.

Каждое воскресенье ждал, как Новый год. По воскресеньям я воскресал. Но скоро воскресенья стало не хватать, этого для любви показалось чертовски мало.

Мне, такому любителю получать знания, познавать что-то новое, после встречи с Любой сидеть в школе за партой по шесть часов в день иногда становилось невыносимо.

Эту задачку я решил легко. Просто стал прогуливать по одному уроку. Начиналась перемена, я шел на почту и приходил к следующему уроку. Трудно ходить на уроки, когда в голове полярное сияние хрустальный светом озаряет полнеба, а под ногами только примитивные ноты снега: хрум-хрум. От почты и дома, где жила Люба, до моего дома было восемь километров. Благо, школа в Печенге находилась в пяти минутах от почты. Утром в школу учеников из Спутника, где я жил, в Печенгу отвозил автобус, а после школы в 14: 30 привозил обратно. По субботам я со своей группой играл на танцульках. И единственная ночь, которую я мог проводить с Любой, была с субботы на воскресенье. Поэтому дневные короткие встречи были как нельзя кстати, словно приятный десерт в рутине будней. Их можно было сравнить с бесконечностью заполярных сопок, так похожих друг на друга. Среди которых так легко было заблудиться, сгинуть, пропасть, потому что одна была вылитая следующая. А пропадать никак не хотелось, потому что в ушах звучали Битлы.