Деньги для киллера - Татьяна Полякова

– Как думаешь? – спросила Сонька.

– Если и были, то землю не трогали.

– А можно, не раскапывая, определить, есть покойник или нет?

– Ты меня спрашиваешь?

Мы помолчали и минут через пять вновь заняли боевой пост на поляне. Я легла, а Сонька сидела, поджав ноги и навострив уши, чем очень напоминала дворовую собаку. Я сказала ей об этом, она отмахнулась, и мне стало ясно: своим занятием подружка увлечена чрезвычайно и никакие силы не заставят ее покинуть пост. Оставалось только ждать, когда ей самой все это надоест. Я вздохнула и стала листать журнал. Прошло часа два, мы уже поесть успели, журнал был прочитан, а Сонька стала проявлять явные признаки нетерпения.

– Может, пойдем? – предложила я. – Еще успеем на последний автобус.

Сонька только головой покачала.

– Слушай, земля холодная, – напомнила я, – для моего здоровья вредно так много времени…

Я не успела договорить, послышался шум подъезжающей машины. Мы замерли, уставившись на развилку дороги. В поле зрения возникли красные «Жигули», свернувшие затем в сторону Зайцева.

– Пост объезжают, – пояснила Сонька расстроенно и опять насторожилась. – Слышишь?

– Не-а.

– Да слушай ты.

Я старалась изо всех сил. Точно. Машина. Вскоре мы ее увидели. «Восьмерка» цвета «мокрый асфальт» появилась на дороге и притормозила. Минуту ничего не происходило. Потом машина плавно двинулась к кладбищу и встала как раз возле куста бузины. Сонька сопела, как паровоз.

– Номер запиши, – шепнула она торопливо. Я записала. Любопытство разбирало и меня, я выхватила у Соньки бинокль и уставилась на машину. Стекла тонированы, и определить, что происходит внутри, было невозможно. Дверь машины открылась, и появился мужчина: коренастый, стриженый, на вид лет двадцати семи. Я узнала его сразу, именно он в памятную ночь выступал в роли одного из могильщиков. Он перелез через ограду, присел и так же, как мы, стал рассматривать землю. Сидел на корточках минут пять, не меньше, как видно, о чем-то размышляя, полагаю, о неприятном, потому что хмурился все более озабоченно. Сонька тянула руки к биноклю, и я отдала его ей, все, что хотела, я уже увидела.

– Что я тебе говорила, – бормотала Сонька, – не одни мы газеты читаем.

Между тем мужчина поднялся, сел в машину и уехал.

– Дела… – заметила я. – Однако раскапывать могилу он не стал.

– Подожди, еще не вечер. Дурак он, что ли, днем копать?

– Что ж, думаю, мы можем домой идти.

– Еще бы покараулить.

– Вот и карауль, а мне до смерти надоело. – Я направилась в сторону деревни, Сонька догнала меня и принялась ныть:

– Говоришь, ночью копать будет?

– Ничего этого я не говорила. И вообще, ночью я близко к кладбищу не подойду, у меня на него аллергия.

– Ладно, не злись, – миролюбиво заметила Сонька, чем очень меня насторожила.

Деревня выглядела густонаселенной: слышались детские голоса, музыка, звон ведер у колодца – одним словом, вечер пятницы. Мы прошлись по деревне, «восьмерки» цвета «мокрый асфальт» не наблюдалось.

– Значит, уехал, – констатировала Сонька, – или затаился где-нибудь. Зря ушли с кладбища, самое интересное пропустим.

Тут я начала злиться:

– У тебя возле амбара покойник зарыт, может, хватит приключений и не стоит искать новых? Забыла, как зубами лязгала? Или хочешь присоединиться к тому, что у амбара?

Сонька не захотела. И правильно. Я решила подвести черту:

– Завтра едем в город и больше об этой истории не говорим. Поняла?

– Так ведь как же, Греточка…

– Все. И заткнись.

Мы вошли в дом, и Соньке пришлось заткнуться, потому что сели ужинать. Чего-чего, а поесть она любит. Правда, вид у нее был кислый, я почувствовала себя виноватой и принялась объяснять, почему нам от этой истории лучше держаться подальше. Сонька обреченно кивала и продолжала ощущать себя несчастной.

– Значит, спать ложимся? – детским голоском спросила она.

– Отчего ж, посмотрим телевизор. – Мы сели возле телевизора. Сонька ерзала и смотрела на меня со значением.

– Греточка…

– Заткнись.

– Не любишь ты меня…

– Я тебя обожаю.

– И ничего не хочешь для меня сделать.

– Для тебя все, что угодно.

– Ну, например…

– Убить моего любимого паука в ванной.

– Свинья! – прорычала Сонька и удалилась спать. Я поздравила себя с тем, что у меня твердый характер, и отправилась вслед за ней.

Утром мы проспали первый автобус, следующий был к обеду, и я занялась цветами в палисаднике. Тут кое-что привлекло мое внимание: у Максимыча горел свет, это в десять-то утра. «Вчера набрался где-нибудь и до сих пор спит», – решила я и продолжала копание в земле, но беспокойство не отпускало, более того, я вдруг начала нервничать и то и дело поглядывать на его окна. Свет все горел.

– Сонька! – крикнула я. Она появилась из огорода и спросила угрюмо:

– Чего?

– У Максимыча свет до сих пор горит.

– И что? – Тут Сонька как-то странно дернулась и уставилась на меня. Видно было, что она предельно напугана.

– О господи! – пролепетала подруга и потом бросила: – Бежим!

Дверь была приоткрыта, свет горел в передней и на кухне. На столе – поллитровка, пустой стакан и миска с капустой. Мы походили, покричали, у соседей поспрашивали – безрезультатно.

– Вот черт старый, напугал, – сказала Сонька, но облегчения в ее голосе не слышалось. Подошло время обеда, Максимыч не появлялся.

– Может, он в Зайцево ушел? – предположила Сонька. – У него там родня.

В город мы не поехали: надо было убедиться, что с Максимычем ничего не случилось.

По телевизору шли «Вести», когда в окно забарабанила соседка и крикнула:

– Соня, Соня, беда! – Мы выскочили на крыльцо. – Максимыча нашли, в реке утонул, за корягу зацепился.

Мы разом побледнели и уставились друг на дружку. Сонька побежала к реке, где уже весь народ собрался, а я осталась на крыльце. Из села приехала милиция, труп забрали. Я была уверена, вывод будет примерно такой: несчастный случай, был пьян, возвращался домой и упал в реку. Так оно и вышло. Я с нетерпением ждала Соньку, а когда она вернулась, сказала: