История о пропавшем ребенке - Элена Ферранте

Мы вышли около половины одиннадцатого. На улице дул холодный ветер. Мы не торопясь, пешком, двинулись к пьяцца Амедео. Я дрожала даже в теплом пальто, и Нино обнимал меня за плечи. Имя Лилы мы не называли. Нино с фальшивым воодушевлением рассказывал, как изменился – в лучшую сторону – Неаполь при мэре-коммунисте, и продолжал твердить, что я должна как можно скорее переехать сюда вместе с девочками. Он крепко прижимал меня к себе, и я надеялась, что так мы и дойдем до метро. Мне хотелось, чтобы Лила увидела нас издалека, убедилась, как хорошо мы смотримся вместе, и призналась себе: «Они прекрасная пара». Но в нескольких метрах от места встречи он высвободил руку и закурил. Я инстинктивно взяла его за руку и крепко ее сжала – так мы и вышли на площадь.

Лилу я заметила не сразу; у меня даже мелькнула мысль, что она передумала и не придет. Но тут я услышала ее голос: она окликнула меня своим обычным приказным тоном, нисколько не допуская, что я могу не расслышать, не обернуться, не подчиниться ее призыву. Она стояла на пороге бара напротив спуска в метро: в коричневом пальтишке, руки в карманах, еще больше отощавшая, немного сутулая, с гладкими черными волосами, в которых пролегли дорожки серебристых прядей, собранными в конский хвост. Передо мной была повзрослевшая Лила, в облике которой сохранился отпечаток тяжелой работы на фабрике; она и не думала прихорашиваться. Она крепко обняла меня, я ответила тем же, но не стала к ней особенно прижиматься. Затем она, радостно улыбаясь, расцеловала меня – чмокнула в каждую щеку – и рассеянно протянула руку Нино.

Мы зашли в бар и сели за столик. Говорила почти все время она одна, причем так, будто мы с ней были вдвоем. Заметив мой настороженный взгляд, она ласково улыбнулась и сказала: «Ладно, я была не права! Хватит дуться! С каких это пор ты стала такая обидчивая? Ты же знаешь, что бы ты ни делала, я на твоей стороне. Давай мириться».

Я ограничилась полуулыбкой, не ответив ни да ни нет. Она сидела напротив Нино, но ни разу не посмотрела на него и не сказала ему ни единого слова. Она пришла ради меня. Она даже попыталась взять меня за руку, но я осторожно высвободилась. Она хотела снова войти в мою жизнь, хоть ей и не нравилась дорога, которую я для себя выбрала. Она сыпала вопросами, не дожидаясь ответов, словно спешила занять собой каждый уголок, и, едва коснувшись одной темы, тут же перескакивала на следующую.

– Как у тебя с Пьетро?

– Плохо.

– А дочки как?

– Хорошо.

– Будешь разводиться?

– Да.

– Значит, вы собираетесь жить вместе?

– Да.

– Где? В каком городе?

– Не знаю.

– Возвращайся сюда.

– Это непросто.

– Я найду тебе квартиру.

– Если потребуется, я тебе скажу.

– Ты пишешь?

– Только что вышла книга.

– Новая?

– Да.

– Не слышала.

– Она пока вышла только во Франции.

– На французском?

– Разумеется.

– Новый роман?

– Скорее эссе. Хотя с элементами повести.

– А о чем?

Я отвечала коротко и в свою очередь расспрашивала ее об Энцо, Дженнаро, квартале, работе. При упоминании о сыне взгляд ее повеселел, она объявила, что скоро я его увижу: он в школе, но они с Энцо придут сюда; кроме того, меня ждет сюрприз. О квартале, напротив, Лила говорила нехотя. Упомянула только о страшной смерти Мануэлы Солары и о шуме, который она вызвала: «Было б из-за чего: мало, что ли, по всей Италии людей убивают? » Потом она неожиданно заговорила о моей матери, похвалила ее энергию и предприимчивость, хотя прекрасно знала, какие у нас сложные отношения. Еще больше меня удивило, когда она с чувством сказала, что копит деньги, чтобы выкупить квартиру, в которой всю жизнь прожили ее родители, чтобы им не о чем было волноваться. «Хочу им ее подарить, – объяснила она, будто этот великодушный жест нуждался в оправдании. – Я там родилась, для меня это место много значит, и, если мы с Энцо будем много работать, все должно получиться». Работала она все так же по двенадцать часов в день, причем теперь не только на Микеле Солару, – у нее были и другие клиенты. «Сейчас я осваиваю „Систему 32“ – это новая машина, лучше той, что ты видела, когда приезжала в Ачерру: белый корпус с маленьким – в шесть дюймов – экраном, клавиатурой и встроенным принтером». Она говорила о последних моделях компьютеров, которые вот-вот должны появиться на рынке. Она очень хорошо разбиралась во всем этом, как всегда, загоревшись чем-то новым – пока не наскучит. По ее мнению, новые машины отличались особенной красотой. «Жалко только, – говорила она, – что все остальное вокруг – сплошное дерьмо».

Тут в беседу вмешался Нино и принялся делать то, чего я принципиально избегала: выдавать ей исчерпывающую информацию обо мне. Он рассказывал о моей книге, которая скоро выйдет в Италии, цитировал хвалебные французские рецензии, сетовал на мои проблемы с мужем и детьми, сообщил, что ушел от жены, добавив, что мы должны остаться в Неаполе, потому что другого выхода нет, поблагодарил за предложение подыскать нам квартиру и задал пару вопросов по поводу ее работы.

Я слушала его с беспокойством. Он говорил с нарочитым безразличием, чтобы доказать мне, во-первых, что он до этого не виделся с Лилой, а во-вторых – что она больше не имеет на него никакого влияния. Ни разу в его голосе не прозвучало тех обольстительных нот, что оживляли его разговоры с Коломбой и другими женщинами. Он не произносил красивых фраз, не заглядывал Лиле в глаза, не касался ее, а если и воодушевлялся, то только рассыпая похвалы мне.

Это не помешало мне вспомнить о пляже Читара, когда они с Лилой, беседуя на самые разные темы, заставляли меня почувствовать себя третьей лишней. Сейчас происходило нечто обратное. Даже задавая вопросы друг другу, они явно обращались ко мне, как будто только мое мнение действительно интересовало и его, и ее.

Они проговорили добрых полчаса, но не согласились ни по одному пункту. Особенно меня поразило, как по-разному они относились к Неаполю и с каким жаром отстаивали свои позиции. Моя политическая осведомленность в то время оставляла желать лучшего: заботы о детях, сбор материала для будущей книги, работа над рукописью и, конечно, буря в личной жизни вынудили меня отказаться даже от чтения газет. Зато эти двое были в курсе всех событий. Нино сыпал именами неаполитанских коммунистов и социалистов, которых хорошо знал и которым доверял. Он хвалил местное руководство, говорил, что к власти наконец пришли честные люди во главе с мэром – человеком порядочным, достойным уважения и не причастным к коррупции. «Сегодня, – заключил он, – есть реальный смысл в том, чтобы жить и работать здесь; нельзя упускать такую редкую возможность». Лила откровенно потешалась над ним. «Неаполь, – говорила она, – как был дрянной город, так таким и остался. Если монархистам, фашистам и демохристианам не дать по рукам за все совершенные ими мерзости, если просто закрыть на это глаза, что и делают левые, то скоро город опять захватят торгаши, – произнеся это слово, она издала смешок, – все эти муниципальные бюрократы, адвокаты, счетоводы, банкиры и каморристы». Они и в этот свой спор пытались втянуть меня. Оба настаивали на том, чтобы я вернулась в Неаполь, но каждый из них имел в виду свой Неаполь: Нино – спокойное место для жизни с хорошим правительством, Лила – средоточие мести мерзавцам всех разновидностей, город, который плевать хотел на коммунистов и социалистов и предпочитал все начать с нуля.