Тайна, покрытая мраком - Татьяна Полякова

– Чай кто-нибудь будет? – спросила я, выразительно взглянув на Любку.

Витя ничего не ответил, а Любка, оставив вязанье, ходко поднялась мне навстречу. Тут попугай заорал: «Лежать, заразы! », Пушкин, как водится, подпрыгнул, а Петрович забился под кресло.

– Что б тебя, – рявкнула Любка и метнула в клетку моток шерсти, попугай нахохлился и отчетливо произнес: «Дура». – Ты слышала? – ахнула Любка.

Витя сонно взглянул на попугая и сказал:

– Умолкни, животное.

Попугай горестно закивал головой, а я легонько подтолкнула Любку в сторону двери. Оказавшись в кухне, включила электрический чайник, а Любка стала накрывать на стол, извлекла из холодильника коробку с пирожными и расставила чашки.

– Я сегодня Софья, – сообщила она. – Неужто так трудно запомнить, как меня зовут? Может, мне табличку на груди носить?

– Попробуй.

– Задолбала бабушка придирками. Родиной попрекает. Хохляндия да Хохляндия.

– Видать, ее в ваших краях помидорами закидали, – утешила я.

– А почему Витька попугая животным назвал, он же птица. Или нет?

– Назвал и назвал, не доставай, а?

– Ой, Ленка, – погрозила она пальцем. – В этом чертовом доме…

– Что опять? – не очень вежливо спросила я, устраиваясь за столом, а Любка заговорщицки зашептала:

– Сколько хочешь талдычь, что я дура, но попугай у нас разумный. Я сегодня клеточку приоткрыла… думала, может, он того… выйдет. И Пушкина с Петровичем в гостиной оставила, Пушкину с этим извергом ни за что не справиться, но вдвоем, может, и осилят… а этот гад, как их увидел, клетку сам закрыл. Вот ей-богу. Закрыл да еще дверцу лапой придерживает и на меня так ехидно смотрит.

– Ваша война с попугаем у меня уже в печенках, – заявила я, разливая чай.

– Они все как-то связаны, – задумчиво произнесла Любка, совершенно меня не слушая. – Витя этот мутный…

– Почему мутный? – проявила я слабый интерес.

– Потому. Неужто непонятно? Вот скажи, зачем он в доме живет?

– А ты зачем?

– Ну, у меня обстоятельства.

– Я думаю, он бабку обхаживает, чтобы наследство получить. Бабка в нем души не чает.

Кстати, никаких особых богатств в доме я не приметила. Если не считать антиквариат. Ни золота-бриллиантов, кроме любимой бабкиной брошки, ни прочих чудес вроде полотен Ван Гога. Хотя картины в доме были, но вряд ли особо ценные. Старушка, как и положено, получала пенсию, довольно значительную, но на нее содержать дом и нас в придачу попросту невозможно. В спальне в резной шкатулке Теодоровна хранила деньги на повседневные нужды. В шкатулку я по этическим соображениям никогда не заглядывала, но содержимое ее должно было как-то пополняться. Со мной бабка в банк никогда не ездила, хотя могла и без меня. С Витькой они частенько куда-то отправлялись, и надолго. В любом случае огромный дом в центре города стоит немало плюс антиквариат, в общем, было за что Витьке терпеть бабкины причуды.

– Сегодня спрашивала, не хочу ли я его усыновить, – сообщила я Любке.

– Так он старше тебя? ! – нахмурилась подруга.

– Теодоровна интересовалась, не найдется ли в моей квартире место для него. Если верить старушке, что не слишком разумно, она помирать собралась.

– Ой, – пискнула Любка, прижимая руку к груди.

– Но кое-что ее здесь удерживает, – продолжила я. – Надо Витьку пристроить и тебя замуж выдать.

– Замуж-то я не против, только вот за кого? С чего вдруг бабушка помирать собралась? – испуганно спросила она. По неведомой причине Любка за глаза звала Теодоровну бабушкой, а Витька, кстати, и в глаза и за глаза называл ее «мамашей», и старушенция не возражала, хотя, ясное дело, никакой он ей не родственник.

– По-моему, это очередная блажь. Не бери в голову.

– Ага, – кивнула Любка. – А я Витьку сегодня соследила. Он в ванной брился, а я мимо шла, смотрю, дверь-то не заперта. Я чуток ее приоткрыла, а он возле зеркала стоит. В одних брюках. А на спине у него наколка. Страшенная. Зверюга какая-то… с крыльями… по мне так этот… сама знаешь кто. Неспроста это, Ленусик. Попали мы с тобой.

– Сейчас каждый второй с наколками. У меня тоже есть, я тебе показывала.

– У тебя нормальная наколка, цветок и бабочка. А у него?

– Было бы странно, если б мужик на спине цветочки выколол.

– Я вчера в «ВКонтакте» фильм смотрела, – вновь перешла на шепот Любка. – Не помню, как называется… но дело не в этом…

Телевизора в доме не было, а вот Интернет работал исправно. Примерно через неделю после своего переезда я заварила бабке чай и, направляясь с ним в ее будуар (именно так называлась комната, примыкающая к спальне Теодоровны), услышала, как бабка с кем-то разговаривает, весело хихикая. Я-то решила, что у старушки приступ белой горячки, заглянула с беспокойством и обнаружила хозяйку в кресле с планшетом в руках. Управлялась она с ним очень ловко, вызвав у меня безграничное восхищение (тогда-то я еще верила, что ей давно за сотню перевалило). Бабка сообщила, что разговаривала с подругой, та обреталась в Сиднее, и болтать с ней по скайпу куда дешевле…

– В кино брат с сестрой знали заговор вуду, – увлеченно продолжила Любка, – и когда становились стариками, переселялись в другие тела. Молодые. А тех в свою шкуру запихивали. Представляешь? Братишка перепрыгнул в адвоката, а бабка взяла в дом сиделку, якобы за стариком ухаживать, который стариком вовсе не был, а был адвокатом, ну ты понимаешь, но сказать ничего не мог, она на него заклятье наложила и он лишь мычал. Угадай, что стало с сиделкой?

– Да видела я этот фильм, – махнула я рукой. – По-твоему, наша бабка намерена переселиться?

– Сиделка-то в фильме тоже все это чушью считала, пока старушкой не очнулась. Такие дела… Витька уже перекинулся, а бабушка выбирает, у которой из нас позаимствовать молодое тело. Я вот пирожные жрать начала на всякий случай. А бабушке сказала, что у меня сердце больное. И эти… почки. И на чердак слазила. В кино они там свое чертово зелье хранили.

– Ну и как чердак? – спросила я, приглядываясь к Любке.