Пески. Наследие джиннов - Элвин Гамильтон

Глава 4

На случай, если ещё кто-нибудь войдёт, мы уселись на пол за прилавком. Окровавленная рубашка присохла к телу, и её приходилось срезать ножом. На широких плечах чужака бугрились мышцы, грудь вздымалась и опадала в такт частому, прерывистому дыханию. Мне померещился запах дыма от вчерашнего пожара.

Я потянулась и достала с полки бутылку с крепкой настойкой. Запасов спиртного у нас было больше, чем воды. Плеснула на чистый уголок рубашки и провела сзади по плечу, но раненый даже не поморщился.

– Ты не обязана мне помогать, – нахмурился он, помолчав. – Слышала, что сказал заботливый господин тысячник Нагиб? Я опасен.

– Не больше, чем он сам! – прыснула я. – Не признаваться же, что Синеглазый Бандит остался в долгу перед неким Змеем. – Кроме того, – я подняла руку, – у меня есть нож.

Он замер, ощутив лезвие у самого горла. Волоски на затылке встали дыбом. Затем рассмеялся:

– Да уж… – Лезвие чуть царапнуло дёрнувшийся кадык, словно опасная бритва. – Я тебя не обижу.

– Я знаю, – буркнула я, постаравшись подпустить в голос угрозы, и занялась пробитым плечом, пытаясь нащупать пулю.

Ощутив кончик ножа в ране, чужак напрягся, но не издал ни звука. Я заметила у него на спине татуировку и легонько провела по ней кончиками пальцев. В ответ на прикосновение мышцы его затвердели, и по моей руке пробежала дрожь.

– Это чайка. Так назывался первый корабль, где я служил, – «Чернокрылая чайка». Идея мне в то время казалась удачной, – стал объяснять он, и птица зашевелилась в такт его словам.

– И что ты делал на том корабле?

– Что и все – ходил под парусом.

Мои пальцы ощутили его растущее волнение. Он глубоко вздохнул, и нарисованная птица будто бы взмахнула своими узкими длинными крыльями. Я смущённо отдёрнула руку, и дыхание его стало успокаиваться.

– Похоже, мышцы плеча не порваны, – вынесла я вердикт, подвигав кончиком ножа. – Теперь не шевелись!

Я упёрлась локтями в бока раненого. Он тяжело задышал, татуировка с компасом у другого плеча мерно двигалась вверх-вниз. Наконец пуля выпала и покатилась по полу, плеснула кровь, и я проворно зажала отверстие скомканным лоскутом рубашки.

– Сейчас наложу швы…

– Да ну, и так буду хорош.

– А со швами – ещё лучше.

Он хохотнул, превозмогая боль.

– Ты училась хирургии?

– Нет, – покачала я головой, обрабатывая настойкой края раны. Затем достала с полки моток грубых желтоватых ниток и иглу. – Просто трудно жить здесь и не пообщаться с несколькими десятками словивших пулю.

– Да здесь и всех жителей ненамного больше.

– Вот именно! – кивнула я и ощутила его улыбку, хоть и не видела лица.

Игла проткнула кожу, раненый зашипел и царапнул ногтями пол. У меня на языке вертелся вопрос, и я не выдержала:

– Как ты мог изменить султану, если сам не мираджиец?

– Я родился здесь, – ответил он, помолчав.

– Что-то непохоже. – Кому и как мог изменить наёмный шпион, я спрашивать не решилась. Захочет – сам расскажет.

– Не совсем здесь… В Измане. – Упоминание о столице заставило меня вздрогнуть: слишком близка была вчера заветная мечта. – Моя мать была родом из страны под названием Сичань, там я и вырос.

– Какая она, эта Сичань?

Чужак снова помолчал.

– Как объяснить, если ты никогда не видела дождя? – начал он наконец. – Представь, что с неба то и дело льётся вода, а воздух всегда душный от влаги и мокрая одежда липнет к телу. – Мои руки лежали на его обнажённых плечах, которые вздымались в такт тяжёлому дыханию. – Здесь вокруг один сухой песок, а там везде зелень и вода. Бамбук растёт так быстро и мощно, что опрокидывает дома, даже городские… Как будто старается вернуть себе свою землю… Из-за духоты женщины ходят с бумажными веерами, такими яркими и красочными – глаза разбегаются. Мы прыгали в море прямо в одежде, чтобы спастись от жары, но повсюду было столько кораблей, что свободное место трудно найти. Корабли приходят со всего мира: альбийские с резными обнажёнными наядами на бортах, свейские с укрытиями от холода… А сичаньские похожи на драконов и сделаны целиком из одного ствола дерева. Деревья там бывают выше, чем башни в Измане.

– Если там такие чудеса, то что ты делаешь здесь, у нас? – вздохнула я. – Не скажешь?

– Нет… – Он поморщился от нового укола иглы. – А ты вряд ли расскажешь, что тебя заставило соврать доблестному тысячнику Нагибу аль-Оману.

– Пожалуй… – Моя игла застыла в воздухе. – Нагиб аль-Оман? Не сынок ли это нашего султана, случайно?

– Откуда ты знаешь? – Он сжал зубы в ожидании нового стежка.

– Каждый знает о мятежном принце… и обо всех остальных, кто боролся за титул наследника.

Когда Оман ещё только взошёл на трон, одна из самых красивых жён родила ему сына Ахмеда. Мальчик рос крепким и сообразительным, и, хотя гарем пополнялся и сыновей у султана прибавлялось, Оман всегда благоволил к Ахмеду. Три года спустя та же самая жена родила дочь, но не ребёнка, а джинна-полукровку с алой гривой на рогатой голове, чешуёй и когтями. Султан лично забил изменницу до смерти, но в ту же ночь и Ахмед, и его новорождённая сестра-чудище бесследно исчезли. Четырнадцать лет спустя пришло время для состязаний за титул султима, наследника трона. Так повелось в Мирадже испокон веков. Участвовать полагалось двенадцати старшим сыновьям султана. С тех пор прошло больше года. Моя мать была ещё жива. Когда новость дошла до Пыль-Тропы, то делать ставки потянулись даже те, кто искренне считал это грехом.

В день состязаний двенадцать старших прин-цев выстроились в ряд на площади у дворца, и посмотреть на них собралась вся столица. И тогда вдруг появился тринадцатый. Когда он откинул капюшон плаща, перед зрителями предстала настолько точная копия султана Омана в юности, что никто не мог усомниться в подлинности претендента. Какие бы подозрения ни возбудило внезапное возвращение принца, отменить традицию было невозможно.

Он имел полное право участвовать, а потому самого младшего претендента из состязаний исключили. Его звали Нагиб. Я запомнила имя, потому что очень многие у нас в Пыль-Тропе ставили на то, что младший погибнет первым. Скорее всего, так бы и вышло, если бы блудный братец своим возвращением не спас Нагибу жизнь.