Фальшивые зеркала - Сергей Лукьяненко

Стою на пороге, пытаясь овладеть собой. А где-то в груди стучит холодный метроном.

Засада – или все в порядке?

Полицейский участок – напротив гостиницы. Минута, две, никак не больше.

В коридоре по-прежнему тихо и пустынно. Стражей порядка нет. Ломаный вход выстоял почти два года. Надо же… Хорошо Маньяк поработал.

Надо просто войти.

И вдруг я понимаю, что не могу, не в силах этого сделать.

Войти сюда – все равно что открыть старый фотоальбом, все равно что поставить в видеомагнитофон полузабытую кассету. Это – прошлое. Мертвое. Похороненное, оплаканное, забытое.

Никогда не возвращайся по своим следам. Там ждут лишь тени.

Глубина дарит эту возможность с необычайной легкостью. Надежнее и ярче фото и видео. Прошлое всегда рядом. Только пожелай – оно воскреснет.

Вот только лишь Богу позволено поднимать из могил мертвецов.

Я притворяю дверь, осторожно, бережно, будто боюсь разбудить кого-то, спящего в пустом номере. Замок разочарованно щелкает, закрываясь. До моего номера – двадцать шагов по коридору, но я не могу сделать ни шага.

Глубина-глубина… а пошла ты…

Сняв шлем, я повесил его на крючок, когда-то специально укрепленный в стене. Пробормотал:

– Машина, выход.

Так, надо переодеться… встречать гостей в виртуальном комбинезоне, больше всего напоминающем одеяние сумасшедшего профессора из голливудского фильма, – невежливо. Раздевшись до трусов, я сложил комбинезон поаккуратнее, пристроил на подоконнике рядом с компьютерным столом. Глянул – стол в гостиной был уже накрыт. Прислушался – на кухне тихо. Позвал:

– Вика?

– Я в спальне… Ты уже?

Проигнорировав нарочитое удивление в ее голосе, я зашел в спальню. Вика переодевалась.

– Застегни…

Я помог ей застегнуть молнию на платье. Вика и впрямь прихорошилась. Даже волосы уложила.

– Долго я там был? – тихонько спросил я. Зарылся лицом в ее волосы. Вика дернула плечами.

– Нет, не очень. Минут сорок.

– Извини. Мне показалось, что от силы четверть часа.

– Ничего, я тебя ждала позже.

Я продолжал стоять, держа руки на ее плечах.

Когда между нами все сломалось? Когда превратилось в прошлое – куда можно заглянуть, но нельзя вернуться?

Не знаю. Не могу понять. Не заметил – оттуда, из глубины…

Самое обидное, что ведь внешне ничего не изменилось. Ни при людях, ни между нами наедине. Мы не ссоримся, не бьем посуду, не ругаемся по поводу денег, семейных обязанностей, алкоголя, приезда Викиной мамы или прихода моих друзей.

Все прекрасно. Девяносто процентов семей нам могут позавидовать.

И невозможно назвать словами то, что исчезло.

– Хочешь что-то сказать? – не оборачиваясь, спросила Вика.

Я помолчал секунду:

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя очень люблю. Как ты думаешь, мне надеть сережки?

– Надень… – Я даже не могу понять, чего больше в этой фразе – ухода от моих пустых и ненужных слов, или ответного знака… пару сережек с желтыми топазами я подарил ей перед свадьбой.

– А пойдет к синему?

– Мне кажется, да.

– Ладно… ты надень серые джинсы и клетчатую рубашку, ту, что моя мама подарила. Тебе очень идет.

Вика выскользнула из моих ладоней легко и непринужденно. Еще секунду я обнимал воздух, потом открыл шкаф. Джинсы были совсем новые, я зубами перекусил пластиковую нитку с этикеткой.

– А ножницы еще не придумали? – укоризненно спросила Вика.

– Нет. Для лентяев ножи и ножницы всегда дальше, чем собственные зубы.

В прихожей тренькнул звонок.

– Давай быстрее, я открою. – Вика бросилась из спальни, обронив на ходу: – И носки смени, не забудь…

– И вымой уши… – прошептал я, втискиваясь в слишком тугие, не разношенные джинсы. Где эта чертова рубашка? Мне она не нравится, но не надеть ее – обидеть тещу, а значит, обидеть Вику, значит…

Любой поступок, безразлично, чем он был вызван, тянет за собой целую цепочку следствий. А вот каких, зависит совсем не от самого поступка, только от отношения к тебе.

– Андрей, спасибо… – донеслось из прихожей. Я застегнул рубашку. Воротничок жал, но, может быть, она и впрямь мне идет.

Ответная реплика Андрея Недосилова была едва слышна. Он всегда говорил негромко и мягко.

– Не заблудился? – спросила Вика. Андрей к нам приехал первый раз.

– Это я заблудился… – прошептал я. – В самом себе.

– Леня!

– Иду! – Я заправил рубашку и вышел в коридор.

Когда-то Андрей Недосилов был мне очень симпатичен. Он психолог, коллега Вики, занимается исследованиями глубины и всех феноменов, связанных с ней. Сейчас… сейчас даже не знаю.

– Леонид, добрый вечер. – Андрей здоровался так, будто мы с ним расстались пару часов назад, а не год назад на Московском вокзале в Питере, когда мы уезжали. В одной руке он держал укутанную в целлофан розу, в другой – бутылочку какого-то ликера.

– Не заблудился? – повторил я вопрос Вики.

– Все в порядке. У вас очень хорошо. – Он одобрительно обвел взглядом прихожую. – Чувствуется семейный уют и теплота.

Андрей – крупный, но того странного, массивного и мягкого типа людей, которых легко представить в массивном кресле или за трибуной перед притихшей аудиторией, но совершенно невозможно вообразить за штурвалом или с отбойным молотком. А еще он поразительно легко внушает доверие и уважение – первыми же словами, негромким и уверенным голосом.

– Проходи, – предложил я. – Так ты один?

– Мои ребята задерживаются. – Андрей сделал странный жест, будто собирался поправить несуществующие очки. Вот из таких маленьких деталей и складывается образ – лукавый ленинский прищур, ослепительная гагаринская улыбка, сдержанная леоновская печаль. Каждый неординарный человек придумывает – осознанно или нет – какую-нибудь метку: движением, мимикой, интонацией. И несет ее как знамя собственного обаяния.

– Как конгресс? – спросила Вика, забирая у него бутылку и цветы. – Леня, принеси вазу, ту, высокую…

– Крайне интересно. – Недосилов стал разоблачаться. Слово «раздеваться» к нему никак не подходило. – Витя Архонтов сделал любопытный доклад…

Я пошел за вазой, краем уха слушая отчет о конгрессе.