Живи, Донбасс! - Роман Злотников

Очень высокие, толстые и ровные стволы, широченные кроны, на вид не очень плотные. Через ветки просвечивает закат, точно кровь стекает по гладкой коре, собирается лужицами у корней.

Но эту хрупкую завесу не в силах преодолеть ни пуля, ни снаряд.

– Прорвались, – сказал Ополченец и опустил стекло, открывая дорогу осеннему ветру; свежее дыхание, пахнущее асфальтом, коснулось лица Старика, и он понял, что лицо всё в поту. – Там дальше ещё один участок голый, но его объехать можно… небольшой крюк, но мы же никуда не торопимся… верно?

И он снова обернулся, глянул на пассажира с улыбкой.

Старик кивнул.

– Остановиться не надо? – спросил Ополченец. – Нет… ну мне надо. Покурю…

Они свернули к обочине, мотор замолчал, донёсся шорох качавшихся на ветру веток. Старик оперся лбом о спинку кресла, подумал, не выйти ли тоже из машины, но потом решил, что не стоит.

Вновь застрекотал пулемёт, ровные щелчки известили, что пули бьются о стволы и сучья, отскакивают и падают наземь, бессильные, лишённые фальшивого, злобного подобия жизни, которое даровал им порох… На древесной же плоти не осталось ни единой зарубки, даже вмятины, не сломалась самая тонкая веточка.

Старик не мог этого видеть, он знал.

Когда два года назад выросли первые Деревья, на них ходили смотреть как на диковину… И убеждались, что ни мина, ни снаряд из тяжёлой пушки ничего с ними сделать не может даже при прямом попадании… Ну а всякая убийственная сталь притягивается словно магнитом, чтобы стать бесполезным металлоломом…

Ополченец аккуратно затушил окурок, убрал в пакетик для мусора.

Хлопнула дверца, ожил мотор.

– Ничего, когда-нибудь мы вырастим лес до Славянска и до Покровска, – проговорил Ополченец.

– Когда только? – Старик поднял голову.

– Ну по тому, как пошло дело, лет через пять-шесть. И тогда они уберутся прочь. Вернутся домой, но не все… – Ополченец передёрнул широкими плечами, лежавшие на руле кисти на миг сжались так, что даже в сумраке проступила белизна на костяшках. – Некоторые останутся. Но никто не придёт на их могилы. Никто и никогда.

«А на мою? » – хотелось спросить Старику.

Хотя он знал ответ: после того, на что он отважился сегодня, у него не будет куска земли на кладбище с торчащим из него крестом.

Будет нечто совсем иное.

– Ну поехали, – бросил Ополченец, и уазик отозвался на эти слова мягким, ласковым ворчанием.

* * *

Костер дымил, плевался искрами, давал много тепла и совсем мало света. Наверняка у Старика что-то было не так с глазами, но различал он только силуэты.

Широкоплечий и невысокий – Ополченец, с которым он приехал, сидит рядом, черпает ложкой кашу из котелка и лопает так, что за ушами трещит. Другие, повыше и поуже, одинаковые благодаря тёплой одежде и оружию, с которым никто не расстаётся, – его соратники.

Старику тоже выдали миску, и он неспешно жевал горячее варево, ощущал запахи тушёнки и гречки. Во мраке вокруг чудилась жизнь, скрытая, но обильная – приглушенные голоса, шевеление, топот, далёкий зов совы, лай собак, голоса ещё каких-то то ли птиц, то ли насекомых, хотя какие насекомые в октябре?

– Хорошо, – сказал Ополченец и поставил котелок на землю. – Эх, чайку сейчас!

Он поднялся, вернулся с двумя кружками, над которыми поднимался парок. Благодарно кивнув, Старик принял свою, обжёг ладонь даже через шахтёрские мозоли, но всё равно отхлебнул, чтобы почувствовать вяжущую, раскалённую горечь, которую не замаскирует и гора сахара.

Карта была всё там же, в нагрудном кармане.

И второй предмет тоже никуда не делся, не выпал, не сломался.

Страх, пережитый тогда, на дороге, Старик победил, но так и не сумел забыть до конца. Вспомнил тот миг, за ним явилась другая картинка: Доктор возле стола в беспощадном свете ламп, синие брюки, синий халат, шапочка того же цвета, словно небо над весенней степью.

Старик вздохнул, показалось, что по другую сторону костра стоит жена.

Как же, вот она: голова в платке, родное лицо, ярко-жёлтое платье, всё живое, дышащее… сейчас шагнёт к нему, обнимет и прижмётся, и всё окажется сном, жутким, затянувшимся…

Он моргнул, и видение рассеялось: только блики, блики на голой земле, на той самой, из которой мы все вышли и куда мы все так или иначе вернёмся.

– А ты слышал, что Деревья могут ходить? – спросили сбоку ломким молодым шёпотом.

– Брехня, – ответил другой шёпот, постарше. – Как ты себе это представляешь?

– Ну Сашка рассказывал…

– Заливает твой Сашка! – отрезал второй. – Корни выкапывают и шагают, что ли?

– Кто их знает? – обладатель молодого шёпота сдаваться не собирался. – Помнишь… Мы же вместе видели? В прицел, как те… пытались Дерево у монастыря повалить? Сначала топор, потом танк, а затем взрывчаткой?

Старик прикрыл глаза.

Да, он мог себе представить: топор отскакивает, выворачиваясь из ладоней незадачливого вояки, танк просто отбрасывает в сторону, точно он пытается своротить скалу, взрыв заставляет высоченное растение вздрогнуть, но не повреждает корни, не ломает ствола, и земля засыпает воронку почти мгновенно, словно вода устремляется в сливное отверстие.

Земля Донбасса, откуда мы вышли… куда мы вернёмся…

Старик кашлянул и неожиданно понял, что проклятая хворь не терзает его уже несколько часов. Словно окопавшийся в груди зверь, посланец смерти испугался и отступил, затаился, оказавшись среди живых, сильных, молодых людей.

– …а ненавидеть их не надо, – продолжал второй шёпот, постарше. – Никогда. Ненависть – оружие слабых.

– Ну что, отдохнули? – Ополченец шевельнулся рядом, и Старик ощутил запах крепкого мужского пота.

– Да, – сказал он.

– Тогда надо выходить. Пока темно… успеем добраться, а мы потом вернёмся. – Ополченец поднялся.

Старик поспешил сделать то же самое, забыв, что ему давно даже не пятьдесят. Напомнили о себе колени, заныла спина, и сердце забилось одышливо и нервно, словно растерялось.

– Сколько идти? – спросил он.

Он был уверен, что по родным местам одолеет и десять, и пятнадцать километров.

– Часа полтора, если без сюрпризов, – Ополченец повесил на плечо автомат. – Парни, выдвигаемся.