2084.ru (сборник) - Олег Дивов

Леонов был ценным стариком и понимал это.

Вдобавок ему с чисто профессиональной точки зрения интересно было посмотреть, «чем все это кончится». Человеческую личность друг не стирал, не подминал под себя, он контролировал ее строго косвенно и без кнута, одним пряником. Можно было принять друга и остаться собой. Ну, почти собой. Критически оценивать реальность ты уже не смог бы. Она бы тебе для этого слишком нравилась.

Человеческую массу друзья контролировали тоже пряниками – до поры до времени. Когда власти обратились к «дорогим россиянам» и представили им друзей, да не просто как друзей, а как спасителей России, страна натурально впала в ступор. Сбылась вековая мечта человечества, мы встретили братьев по разуму, бла-бла-бла…

Но когда минутой позже объявили: землю – крестьянам, фабрики – рабочим, малому бизнесу зеленая улица, и каждому гражданину – пожизненная нефтяная рента… Настоящий социализм, только без большевиков… И тебе, вот тебе лично – здоровье, долголетие, сила… И никакой больше коррупции: ведь каждый «новый человек» видит своего собрата насквозь и чуть ли не мыслями с ним обменивается. И никакой преступности, ведь все «новые» – братья и сестры. И никаких больше войн. А еще мы научим вас летать в космос. Если захотите, конечно…

Страна раскололась буквально за день. Половина россиян была готова принять такие блага хоть от черта лысого. Половина, напротив, хоть от черта лысого, только не от подозрительно добреньких инопланетян.

Никто в лагере не знал, как далеко и глубоко зашел раскол: контингент успел увидеть только начало процесса и стал «контингентом». Гуляев то ли ждал, то ли подсознательно хотел гражданской войны. Леонов считал такую возможность маловероятной. Бергман, специалист по рекламе, сказал, что «у нас дураков под девяносто процентов, но было бы ошибкой путать дураков с идиотами», и этой туманной фразой ограничился. В качестве поощрения лагерникам давали раз в неделю полчаса посмотреть телевизор, но с экрана лилась такая сладкая патока, что тошнило даже самых измученных и готовых вот-вот сдаться.

Понятно было, что идет интенсивная промывка мозгов. Значит, осталось еще кого соблазнять и уговаривать.

И никто не мог даже предположить, что творится в остальном мире. Репортаж о трогательной, чуть ли не с братскими лобзаньями, встрече лидеров «большой восьмерки» никого ни в чем не убедил: ежику понятно, кто это на самом деле встречается и договаривается.

Даже не предатели. Безвольные марионетки.

И вот такой марионеткой стал теперь умница Леонов. А Гуляев носил его пиджак, стараясь не думать, что скоро осень, и кто знает, дадут ли на зиму телогрейки. Кто знает, доживешь ли тут вообще до зимы. Правда, вся зона Б вкалывала на заготовке дров, но это могло быть блефом, просто чтобы контингент затрахался…

* * *

Чем однозначно хорош профессорский подарок: можно заложить за борт пиджака изувеченную правую руку, чтобы не болталась.

Прими друга, и рука выздоровеет сама собой.

Прими друга, и перестанут беспокоить отбитые почки.

Прими друга.

С плаката, наклеенного на забор, Гуляеву подмигивал известный кинорежиссер. «Я умирал от рака. Теперь мы с другом снимаем великий фильм! » Убедительно, ничего не скажешь. За ним модный писатель-сатирик, улыбка до ушей: «Если друг оказался… Вдруг! » Смысл этого слогана от Гуляева ускользал, но Бергман говорил, что чем глупее, тем смешнее. Чуть дальше смазливый парень, актер, наверное, уверял, мол, «от них с другом можно ждать чего угодно». Ну-ну… И попсовая певичка, загадочно улыбаясь, сообщала: «Только с другом я узнала, что такое настоящий секс».

Мелюзга, коллаборационисты первой волны, бросившиеся к друзьям в объятья сразу и не раздумывая. На днях из зоны А должна была выдвинуться тяжелая артиллерия идеологической войны. Не дурилки картонные, а действительно умные люди, которые смогут убедить кого угодно. С кем-то из них Гуляев вместе отделывал бараки, с кем-то рядом его ломали в зоне Ц… Раньше, до лагеря, он и не думал, сколько же в стране достойного народу, да такой закалки, что гвозди бы делать.

К несчастью, каждый гвоздь рано или поздно удавалось согнуть. А Гуляев, и не подозревавший в себе такой упертости, все не гнулся.

Зачем, собственно? Он сам не знал. Ему просто сама мысль сдаться паразиту не шла в голову, сколько ее туда ни вколачивали.

Когда его в последний раз, после третьей ходки в зону Ц, выволокли на плац и бросили носом в пыль, он услышал то же самое, что ему сто раз втолковывал Бергман.

– Вы поймите, Андрей, – сказал комендант ласково. – Ваша ценность для нас падает с каждым днем. Персоны вроде вас интересны народу, пока они есть в информационном поле. Перестали говорить о художнике Гуляеве – и через пару месяцев о нем никто не вспомнит. А чтобы о вас говорили, вы должны рисовать. Ну и как вы теперь собираетесь это делать – одной левой?

Гуляев разглядывал ботинки коменданта, поражаясь тому, сколько в человеке злобы. Если бы он мог двигаться, он бы укусил коменданта за ногу. Но сил не было даже ползать. Сил хватало только ненавидеть.

– Сейчас художника Гуляева как такового просто нет. Но стоит ему захотеть, и через неделю-другую он появится снова. Только лучше, гораздо лучше. Вы будете видеть свет, цвет, перспективу как никогда раньше. Были просто хорошим – станете великим, Андрей.

Лежать в пыли было сухо и тепло. Немного пыльно, но зачем привередничать. Когда в руке не осталось ни одной целой кости, и ломали их так, чтобы ты видел, разжимая веки скобками, чтобы глядел, радуешься и малости – сухо, тепло… Лучше бы вы меня убили, думал Гуляев. Не прощу я вам свой ужас. Вы хотели согнуть меня, а вместо этого сумели напугать. И вот испуга своего я вам не прощу.

– У вас мало времени, – сказал комендант. – Вы должны успеть выздороветь, чтобы мы вас выпустили. Потому что… Может получиться так, что мы больше никого не выпустим. У нас уже достаточно… э-э… Достаточно.

Бомбу бы сюда, думал Гуляев. А лучше ракетный залп. Все равно тут одни покойники, кто с друзьями, кто без. Одним махом всех под корень. Генку жалко, кажется, единственный нормальный человек, оставшийся в этом аду, – Генка, хотя подлец он, конечно, тот еще. Но ведь нормальный. А я уже, наверно, нет. Поэтому… Не жалко.

– А ведь вы особенный, Андрей… И так бездарно себя губите. Мы недавно обсуждали вашу проблему, и прозвучала такая мысль… Ваши редкие способности делают вас в некотором смысле очень похожим на друга. И вы бессознательно отталкиваете саму идею принять друга, потому что у вас внутри и так не пусто. Подавляющее большинство людей – пустышки. А у вас есть… Скажем так, душа. Но ведь отторжение друга – просто глупый инстинкт, дорогой мой! Вы представьте, каких высот сможете достичь, слившись с другом! Ваши возможности и его возможности! ..