Узница Шато-Гайара - Морис Дрюон

– Не смей прикасаться к хлебу своими грязными ручищами! – заревел Артуа. – Без тебя нарежем. А ну, катитесь отсюда, пока я вас не вышвырнул!

Конечно, можно было позвать для услуг Лорме, но Робер свято чтил сон своего телохранителя – пожалуй, единственное, что чтил он на этом свете. Можно было также кликнуть кого-нибудь из конюших, но Артуа предпочитал действовать без свидетелей.

Когда лучники исчезли за дверью, он обратился к принцессам.

– Придется, видно, и мне понемножку привыкать к тюремной жизни, – сказал он тем шутливым тоном, каким и в наши дни говорят избалованные богатством люди, когда им приходится самим принести из кухни блюдо или вымыть тарелку. – Как знать, – добавил он, – возможно, в один прекрасный день вы, кузиночки, чего доброго, запрячете меня в тюрьму.

Он подвел Маргариту к единственному стулу.

– А мы с Бланкой посидим на скамье, – сказал он.

Затем разлил вино и, подняв чарку, обратился к Маргарите:

– Да здравствует королева!

– Не насмехайтесь надо мной, кузен, – умоляюще сказала Маргарита. – Это невеликодушно с вашей стороны.

– Я вовсе не насмехаюсь, и примите мои слова так, как их должно принять. На сей день, насколько мне известно, вы еще королева, и я просто желаю вам долгой жизни.

Вслед за этими словами воцарилось молчание, ибо принцессы и их гость принялись за еду. Будь на месте Робера любой другой человек, он неминуемо почувствовал бы жалость при виде этих двух женщин, набросившихся на еду с жадностью уличных побирушек.

В первую минуту Маргарита и Бланка старались еще хранить за столом равнодушный вид, как то предписывает светский этикет; но голод оказался сильнее правил утонченного воспитания, и теперь они усердно работали челюстями и останавливались лишь затем, чтобы перевести дух между двумя глотками.

Артуа подцепил зайца на кончик кинжала и поднес к огню, чтобы разогреть жаркое. Поглощенный этим занятием, он, однако, краешком глаза поглядывал на своих кузин и еле сдерживал смех, рвущийся из его глотки: «А что, если взять да поставить миски с едой прямо на землю, ей-богу, они опустятся на четвереньки, все половицы вылижут».

Принцессы не только ели, но и пили. Пили вино из подвалов коменданта Берсюме, пили с таким видом, словно желали вознаградить себя за семь месяцев лишений, когда приходилось утолять жажду одной холодной водой. Щеки их разгорелись неестественным румянцем. «Они, пожалуй, еще разболеются, – думал Артуа, – и этот праздник, того и гляди, кончится для них желудочными коликами».

Но и сам он ел за целый легион. Недаром о его непомерном аппетите ходили легенды, и каждый кусок, который он непринужденно посылал себе в рот, обыкновенный человек смог бы проглотить, лишь разрезав предварительно на четыре части. Даже гусиные полотки ел он с костями, словно то была маленькая пичужка. Робер смиренно извинился перед дамами, что не рискует расправиться подобным манером с костями, оставшимися от зайчатины.

– Заячьи кости, – пояснил он, – слишком остры и могут прорвать человеку внутренности.

Когда голод был утолен, Робер взглянул Бланке в глаза и указал ей кивком на дверь. Та безропотно поднялась с места, хотя ноги отказывались ей служить, голова кружилась и мучительно хотелось одного – немедленно добраться до постели. Глядя на нее, Робер впервые за все свое пребывание в Шато-Гайаре ощутил какое-то почти человеческое чувство. «Если она сейчас попадет на холод, – подумал он, – непременно помрет от удара».

– У вас-то хоть тоже затопили? – спросил он.

– Да, спасибо, кузен, – отозвалась Бланка. – Наша жизнь…

Но ее слова прервала самая вульгарная икота.

– …наша жизнь действительно переменилась благодаря вам. Ах, я так вас люблю, кузен, так сильно люблю. Вы ведь скажете Карлу… ведь скажете, что я его люблю, пусть он простит меня, раз я его так люблю.

В эту минуту Бланка искренне любила весь род людской. Она опьянела от выпитого вина и с трудом взобралась к себе по лестнице, оступаясь на каменных ступенях. «Жалко, что я не приехал сюда поразвлечься, – подумал Артуа, – эта не особенно бы долго сопротивлялась… Напоите хорошенько любую принцессу – и через полчаса вы не отличите ее от обычной потаскушки. Да и другая, на мой взгляд, вполне готова! »

Робер подбросил в камин толстое полено, повернул к огню стул Маргариты, наполнил чарки вином.

– Ну, кузина, – начал он, – думали ли вы над моим предложением?

– Думала, Робер, долго думала. И боюсь, что мне придется отказать вам.

Эти слова Маргарита произнесла несвойственным ей кротким тоном. Казалось, ее совсем разморило от тепла и вина, и голова ее невольно клонилась на грудь.

– Послушайте, кузина, вы говорите просто безрассудные вещи! – возмутился Робер.

– Отнюдь нет! Боюсь, что мне придется вам отказать, – повторила Маргарита слегка насмешливым тоном, чуть-чуть растягивая слова.

Робера даже передернуло от нетерпения.

– Маргарита, выслушайте меня хорошенько, – промолвил он. – Согласиться на мое предложение – для вас прямая выгода. Людовик от природы нетерпелив и готов на все, лишь бы получить немедля то, что ему загорелось получить. Сейчас или никогда. Вряд ли вам еще представится в будущем столь выигрышный случай. Согласитесь подтвердить то, что у вас просят. Ваше дело не будет разбираться Святейшим престолом; оно пройдет через епископский суд города Парижа, который подчинен Жану де Мариньи, архиепископу Санскому, а его – не беспокойтесь – сумеют поторопить. Не пройдет и трех месяцев, как вы получите полную свободу.

– Или же?

Маргарита сидела, слегка нагнувшись над пламенем камина, протянув обе руки к его живительному теплу. Шнурок, стягивавший вырез рубашки, ослабел, и кузен мог беспрепятственно любоваться ее шеей. Но Маргарита, казалось, не замечала этого. «А у нашей разбойницы и сейчас грудь хоть куда», – подумал Робер.

– Или же? – повторила Маргарита.

– В противном случае ваш брак, душечка, все равно будет аннулирован, ибо не так уж трудно найти мотив для того, чтобы аннулировать королевский брак, – небрежно ответил Артуа, которого в эту минуту куда больше интересовало то, что он видел, нежели то, что он слышал. – Особенно если у нас будет папа…