Можно я побуду счастливой? - Мария Метлицкая

Делали мы и песенники – это была отдельная тема. В толстую тетрадь, обязательно в дерматине, записывались песни – желательно ровным, красивым почерком. Дальше – на что хватит фантазии и поделочного материала: вырезки из журналов, цветные карандаши, акварельные краски, цветы из открыток, фотографии знаменитых актеров. Песенники хранили как зеницу ока, ими хвалились, гордились, устраивали негласные конкурсы – у кого лучше. Песни переписывались.

Но как бы интересно в лагере ни было, домой все равно хотелось. Очень хотелось. Хотя думаю, что наше поколение – это поколение детей общественных, корпоративных.

В те годы было принято переписываться со сверстниками из соцстран – Болгарии, Польши, ГДР, Румынии. Где мы находили их адреса? Убейте, не помню! Кажется, был какой-то журнал, где и печатали адреса иностранных детей, жаждущих переписки со сверстниками. У меня история получилась другая – в поезде, по дороге на любимый курорт, я познакомилась с девочкой. Сразу было понятно – по каким-то приметам, в виде эластичной ленты на волосах и предметов туалета – девочка эта не наша. Разговорились, и точно – оказалась полькой, из Варшавы. По-русски она говорила прекрасно – полькой была только мать, а отец – из того самого городка на Азовском море, куда мы с ней направлялись. Конечно, мы обменялись адресами, и началась переписка. Как-то вечером, под самый Новый год, раздался звонок в дверь. На пороге высокий мужчина, весь в снегу – на улице метель, не видно ни зги, фонари за окном едва различимы, виден лишь слабый и желтоватый их отблеск. В руках у мужчины большая коробка.

– Это вам! – объявил он и, наотрез отказавшись войти, передохнуть и выпить чаю, исчез. Нам, ошарашенным, оставалось только растерянно попрощаться.

В комнате открыли подмокшую от снега коробку, а там – торт! Огромный, вафельный, шоколадный. Красоты неземной! Сверху замок из шоколада, шоколадные же фигурки, по-моему Кот в сапогах. И приложено письмецо от моей польской подруги – с Рождеством Христовым!

Знать бы еще, что это – Рождество? Про Ленина знаю, про Брежнева тоже. Про революцию. И про войну. А вот Рождество…

Прекрасный был сюрприз, неожиданный, вкусный, красивый.

Ели мы этот торт дней пять – такой он был огромный. Ну и подружек школьных позвала – вместе порадоваться.

Конец шестидесятых – начало семидесятых

В конце 60-х мои родители уехали за границу. С собой взяли только младшую сестру. Я осталась в Москве – в маленькой азиатской стране не было русской школы. Эти три года были наполнены тоской по сестре и родителям и еще – очень счастливой жизнью с бабушкой.

По субботам мы «гуляли» – торт-мороженое в картонной коробке с желтыми и розовыми украшениями. За отсутствием морозилки торт надлежало съесть весь и сразу. Что говорить – снова «свезло».

Часто на выходные я уезжала с ночевкой к друзьям родителей на Хорошевку. Жили они в двухэтажном особняке, построенном пленными немцами сразу после победы. Ох, и сейчас я не отказалась бы проживать в этом самом домишке – чудный, двухэтажный, он был рассчитан на четыре семьи: две квартиры на первом этаже и две на втором. Деревянная, крепкая, темного цвета лестница. Камин почему-то в прихожей. Из кухни – холодная кладовка метров на пять. Собственный палисадник с сиренью и жасмином. Неплохо, правда? И зачем эти чудесные дома снесли? Простояли бы они наверняка не один десяток лет. А вместо них настроили типовые панельки – скучные, как понедельники.

С подругой Машкой мы возились в палисаднике – варили куклам обеды, укладывали их спать и купали в старом тазу. У Машки была «немка» Стелла, с ресницами, волосами и в кружевных трусах. У меня – моя верная, жизнью потрепанная, очень советская Зоя. Был в их семье и незнакомый предмет под названием тостер. Про такие штуки никто тогда и не слышал. В тостере Машкин отец поджаривал бородинский хлеб, и по всей квартире разносился восхитительный запах. Мы усаживались у телевизора и поедали подсоленные черные гренки. А по ночам трепались с Машкой о жизни. Я что-то бесконечно выдумывала, а доверчивая подруга верила в мои бредни.

Перед сном мне хотелось плакать: Машка с папой и мамой. А я? Наутро спешила домой, к бабушке.

Родители вернулись через три года. Мы встречали их в Шереметьево, и я вглядывалась в толпу, стараясь скорее увидеть сестру и маму. И вот вышла мама и всех ослепила! У меня замерло сердце – какая же она красавица! И как я соскучилась! Помню огромные бирюзовые серьги, плавно покачивающиеся в ее ушах, и коричневый замшевый плащ. Пахло от нее восхитительно – это был не только запах французских духов и нездешней, заграничной жизни – это был запах мамы.

Первая ночь после приезда, включен только ночник. Я сплю на диване с сестрой, крепко ее обнимаю. В голове проносится мысль – как же я счастлива! За столом мама и бабушка, которые никак не могут наговориться – почти три года разлуки. А возле дивана – коробки, пакеты с подарками. И самое главное – целая сумка жвачки! Мама и сестра наконец-то рядом. На стуле висит красная кожаная юбка – подарок. На тумбочке – тоненькое колечко с бирюзинками. Мое! Первое золотое колечко. Мама купила его в аэропорту за четыре доллара. Господибожемой, счастье! Какое же счастье!

Есть и еще одна новость. И, увы, не самая приятная. Родители заработали на кооперативную квартиру, а это означает, что с Сокола мы уедем во вполне обозримом будущем. В общем, меняется вся жизнь. Переворачивается. Все теперь будет другим: школа, двор, учителя, подруги.

И как я это переживу? Пока – ждем. Ждем, когда построят наш новый дом. Новый дом, «у черта на куличках» – по бабушкиным словам, в новом районе на юго-западе Москвы. Раз в месяц ездим туда – смотреть, как идет стройка. Идет. А куда она денется? Считаю этажи – чем выше, тем меньше мне остается привычной жизни на старом месте. Грустно и хочется плакать. Бабушка тоже восторгов не разделяет – снова выселки, снова даль. Правда, метро, но до него еще надо дойти! Прорваться, пробуриться, дошкандыбать. Все перерыто, перепахано и разрыто, сплошные траншеи – строительство, новый район.

И было все это, кстати, еще лет тридцать назад.

Многие годы мама моя «прорывалась» к метро, как сквозь чащу, – в резиновых сапогах. В пакете были модельные, в метро она торопливо переобувалась.