Проблеск истины - Эрнест Хемингуэй

– Нет, не видел. И не горю желанием. Кстати, мистер П. тоже не видел.

– Мне не понравилось, как все вдруг посерьезнели, будто невесть что случилось.

– Я же объясняю: все оттого, что ее нельзя убивать. Когда убивать можно, тогда совсем другая история. И потом, я же за тебя переживаю.

– А вот и не надо. Лучше переживай насчет рождественской елки.

Я почувствовал, что во мне закипает праведное возмущение, и действительно пожалел, что рядом не было П. с его умением изящно выруливать из подобных разговоров.

– Надеюсь, ты не передумал на обратном пути заехать в страну геренуков.

– Обязательно заедем. Сейчас вон там у камней свернем направо, потом через грязь у тех кустов, видишь, куда только что бабуин убежал, потом через поле на восток, до другого носорожьего водопоя. Затем возьмем на юг к старой маньятте – и мы у геренуков.

– Здорово, конечно, – сказала она, – но я все равно скучаю по Отцу.

– Я тоже.

В детстве у всех есть волшебная страна, а потом мы вырастаем – и помним ее до самой смерти; даже иногда возвращаемся туда во сне. Страна эта прекрасна, как бывает прекрасна летняя ночь, когда ты еще ребенок, и в реальности туда вернуться невозможно, как ни старайся, однако с заходом солнца к самым счастливым из нас приходят правильные сны, и невозможное становится возможным.

В Африке мы жили на опушке дремучего леса под сенью огромных деревьев, покрытых шипами, на берегу реки, впадающей в тихое болотце, у подножия грандиозной горы: практически в волшебной стране. По возрасту мы давно уже были взрослыми и к проявлениям детства относились с презрением, хотя вели себя во многом как дети.

– Прекрати ребячиться, дорогая.

– Сам прекрати! Папочка нашелся.

Что ни говори, а хорошо иногда пожить в таких условиях, когда точно знаешь, что никто из твоего окружения не скажет: «Ты взрослый человек, веди себя серьезно, прояви уравновешенность».

Африка, эта древнейшая из земель, всех своих гостей, за исключением профессиональных захватчиков и браконьеров, превращает в детей. В Африке не услышишь, чтобы кто-то кому-то говорил: «Пора взрослеть». Здесь и люди, и животные, прожив на свете год, становятся на год старше, а некоторые на год опытнее. Те, чья жизнь короче, учатся быстрее. Молодая газель к двум годам уже взрослое, серьезное и уравновешенное существо. Она и после первых четырех недель весьма серьезна и уравновешенна. Здешние люди – вечные дети по сравнению со своей землей, и, как в армии, старшинство и маразм идут рука об руку. Детство в душе – это не зазорно. Наоборот, почетно. При этом ты всегда должен оставаться мужчиной. Драться старайся на выгодных для себя условиях, но если припрет, то дерись вопреки любому раскладу и без мысли о конце. Уважай племенной закон, соблюдай его по мере сил, а если сил не хватит, с достоинством прими наказание. И никто никогда не упрекнет тебя за детскую чистоту, детскую честность и благородство.

Остается загадкой, зачем Мэри понадобилось убивать геренука. Самцы этих странных длинношеих газелей наделены тяжелыми изогнутыми рогами, выступающими далеко вперед. Мясо их приятно на вкус, однако мясо газели Томпсона или импалы не в пример вкуснее.

Получилось как со львом, по поводу которого ни у кого не возникало вопросов: все понимали, почему Мэри должна его убить. Правда, старожилы, прошедшие не одну сотню сафари, никак не могли взять в толк, зачем это делать таким старомодным способом, но правильные пацаны ни на минуту не сомневались, что причина носит чисто религиозный характер. Геренука тоже следовало убить не так, как принято у нормальных людей, а непременно в полдень, иначе, по-видимому, ритуал лишался смысла.

К концу утренней охоты геренуки обычно уходят в густой кустарник. В тех редких случаях, когда одного из них удавалось застать на открытом месте, наши попытки выглядели следующим образом. Мэри и Чаро вылезали из машины и пытались подобраться на расстояние выстрела. Геренук замечал их и отбегал подальше. Точнее, замечал он меня и Нгуи, потому что мы неизменно двигались чуть позади и не особо осторожничали. После нескольких попыток всем становилось жарко и мы возвращались к машине. Насколько мне известно, в процессе такого рода охоты на геренука ни один геренук не пострадал.

– Черт бы побрал этого геренука! – сказала Мэри. – Смотрел мне прямо в глаза. Все, что я видела, – это его рога и морду. А потом раз – и скрылся за кустом. И уже не разберешь, самка там шебуршится или самец. А потом начал в догонялки играть. Я могла бы его подстрелить, но боялась ранить.

– Ничего, в другой раз получится. Сегодня ты очень грамотно охотилась, молодец.

– Тебе и твоему дружку совсем не обязательно ходить за мной хвостом.

– Ты ведь понимаешь, солнце, так полагается.

– Достало уже. Сейчас, я полагаю, в Шамбу поедете?

– Нет, вернемся прямо в лагерь. Выпьем чего-нибудь холодненького.

– Не знаю, почему меня все время сюда тянет. Я и против геренуков ничего не имею.

– Это как такой островок, оазис среди песков. Чтобы сюда попасть, надо пересечь пустыню. В этом всегда есть очарование.

– Жаль, что я плохо умею бить навскидку. Да еще и коротышка. В тот раз, помнишь, даже льва не увидела. Ты видел, все видели, а я нет.

– Там место неудачное.

– Кстати, недалеко отсюда.

– Не сюда, – сказал я водителю. – Квенда на лагерь.

– Спасибо, что не поехал в Шамбу. Иногда ты правильно себя ведешь.

– Это ты молодец. И все понимаешь.

– Не всегда. Нет, я не против, чтобы ты туда ездил, даже наоборот. Надо изучать, собирать материал.

– Я не собираюсь ехать без дела. Позовут – поеду.

– Ну, за этим не станет, можешь не сомневаться.

Если не заезжать в Шамбу, то обратная дорога в лагерь очень живописна: одна поляна сменяет другую, а между ними посверкивают озера в обрамлении деревьев, и повсюду мелькают газели Гранта – либо их квадратные белые крупы, либо бело-коричневые тела, вытянутые в легком беге. Особенно красивы самцы с отброшенными назад рогами. Затем машина описывает плавную дугу, огибая заросли кустарника, и впереди, на фоне парящей в дымке вершины, показываются зеленые палатки среди редких желтых деревьев.