Фиалки на десерт (сборник) - Мария Метлицкая

– Светлова! А ты не беременная, часом? – И тут же добавила, всплеснув руками: – Ну, ты даешь! И все молчком, молчком! Особнячком!

Все моментально оторвались от своих дел и уставились на Таню. Точнее – на ее живот. В аудитории повисла тишина.

Пашу она изредка встречала то в столовой, то в коридорах. Казалось, он ее и вовсе не замечал, а если и замечал, то делал вид, что они не знакомы.

Однажды Таня увидела, как он приобнял за плечи девицу с соседнего потока и что-то жарко нашептывал ей на ухо. Таня смутилась, словно увидела непристойность, и отвела взгляд. И еще удивилась – это ее совсем не задело.

После летней сессии снова собрался семейный совет, точнее, собрался условно – мама с Мишей шептались на кухне, потом раздраженная мама бежала к телефону и хватала трубку, чтобы позвать папу. Когда к телефону подходила Лиля, мама нервным, но твердым голосом требовала к телефону «Евгения Сергеевича».

А однажды Таня услышала:

– Что, опять? Как ты вообще все это терпишь? Лечить ее надо, господи! Хочешь, я позвоню Лоре Петровне? У нее же все специалисты в записной книжке! Даже такие «узкие»!

Таня ничего не поняла и удивилась – о ком это мама?

Звонила Зоя Андреевна и бывшей свекрови – все по тому же поводу: куда отправить Таню на каникулы.

Лето обещало быть жарким и душным, мама настаивала на «срочной эвакуации».

Папа ничего толком не предлагал, кроме генеральской дачи. Но это было тут же решительно отвергнуто мамой:

– Видеть все это? Ну ты совсем обалдел! Нет, ты решительно потерял разум! – пафосно объявляла она и шмякала громко трубку.

И тут же шла к Мише – жаловаться и возмущаться.

Миша, как всегда, с неохотой отрывался от дел и послушно кивал.

Наконец все разрешилось – было решено отправить Таню в Эстонию, к родне бабушки Оли. Там, на хуторе Виси, ей предстояло провести два последних месяца перед родами.

Ехать не хотелось – чужие люди, малознакомые. Но мама настояла, терпеливо перечисляя достоинства отдыха и убеждая Таню в его абсолютной необходимости.

– Свежий воздух – раз. Парное молоко – два. Свои продукты – от творога и сметаны до мяса и яиц. Ну, и третье – тишина и покой! Подумай о ребенке! – кричала мама. – Хотя такая эгоистка, как ты, только о себе и умеет думать! – Дыхание у нее перехватывало, и она снова припоминала обиды на дочь и на жизнь.

Двадцатого июня Таня уезжала. На вокзал ее отвозил папа. Ехали молча, никаких разговоров.

Папа был бледен, явно расстроен и раздражен.

У вагона, прощаясь, Таня коснулась его руки:

– Прости меня, пап!

Он сморщился и досадливо махнул рукой:

– Да при чем тут ты, дочь! – Неловко чмокнул ее в щеку и помог войти в вагон. – Иди, Таня! Иди!

Поезд медленно пополз вдоль платформы, и она увидела, как отец медленно, стариковской походкой, шаркая, бредет по перрону, опустив голову.

В Нарве ее встречали тетя Лиза, младшая сестра бабушки, и ее сын Арво. Лиза была немолодой и какой-то замученной – сморщенное, стертое лицо, корявые руки. Длинная темная юбка и растянутая кофта на пуговицах. На ногах – простые, в рубчик, чулки и грубые мужские ботинки.

Арво оказался бледным немолодым мужчиной в кирзовых сапогах, потертом выцветшем пиджаке и помятой кепчонке. На лице его застыли странные, прозрачные, светлые и безразличные, словно пустые глаза.

Казалось, что они, Лиза и Арво, не мать с сыном, а ровесники, брат и сестра.

До хутора ехали на стареньком, дребезжащем «Запорожце». Молчали. Тетка Лиза косилась на Танин живот, но вопросов не задавала.

Только за обедом подняла на Таню светлые и равнодушные глаза и наконец спросила:

– Как там Ольга?

Хутор оказался красивым – небольшой кирпичный дом с черепичной крышей стоял на светлой, идеально круглой поляне в окружении густого, темного елового леса.

За домом находился старый, но крепкий хлев с приличным хозяйством – тремя коровами, козами и целым выводком гусей и уток – птицу растили на продажу, а коров держали молочных. Сами делали творог, сметану и масло. По субботам ездили в город на рынок – продавать.

Мать и ее странный сын трудились от зари и до позднего вечера, давая себе лишь несколько часов передышки – на еду и короткий, получасовой, дневной сон. Работали и жили они молча, перебрасываясь словами лишь коротко и по делу.

Таню это вполне устраивало – вести разговоры ей не хотелось. Вставала она поздно, часам к одиннадцати, завтракала еще теплым, с пенкой, молоком и только что отжатым чуть сладковатым творогом и шла гулять. Шла медленно вдоль опушки леса – ребенок быстрее идти не давал. Присаживалась на пеньки – отдыхать. И так же медленно возвращалась домой.

Обедали вместе – простой суп с картошкой и крупой, отварная курица, или снова картошка, или каша.

После обеда Таня спала. Теперь она очень много спала – проспать могла целый день, и все было ей лениво.

Книг на хуторе, естественно, не было – скука невыносимая. Оставались газеты – ветхие и пожелтевшие, свалены они были на чердаке для всяких хозяйственных нужд – например, ими перекладывали банки с молоком и сметаной – в дорогу.

Таня стряхивала с них пыль и пробовала читать. Кое-что попадалось интересное – например, газета «Вечерний Таллин» за семидесятые и шестидесятые годы. Остальные газеты были на эстонском. Еще на чердаке были обнаружены журналы «Здоровье» и «Крестьянка» – вот тут Таня еще и посмеялась.

Лето, как ни странно, выдалось жарким – Арво часто ходил на озеро. Однажды позвал с собой Таню. Но Лиза прикрикнула на сына:

– Какое ей озеро, спятил? Ей ведь рожать через три месяца!

Жили они совершенно уединенно – ни гостей, ни родни. Лизина родня осталась в Москве, да и та заметно поредела – бабушка Оля, двоюродная сестра и старая тетушка в Питере.

Родня мужа-эстонца? О ней Лиза отзывалась сдержанно: «Да есть – как не быть». Правда, однажды Арво уехал. Лиза бросила скупо: