Самые родные, самые близкие - Мария Метлицкая

Выбрасывает ногу из-под одеяла – я отпрыгиваю на шаг. Нет, она не собирается меня пинать – просто так выражается ее недовольство.

– Отстань! – шипит она. – Как же вы все надоели!

Я, конечно, не отстаю:

– Лина, пора! Ты опоздаешь!

Никакого ответа, только шипение сквозь зубы. Отворачивается к стене и укрывается одеялом.

– Пошли все на…

Боже! Может, все-таки мне послышалось?

Я уже ору:

– Лина! В конце концов! У тебя сегодня английский! Тебе в этом году поступать! Как можно так легкомысленно…

Я не успеваю закончить, как она резко поворачивается ко мне. Я сталкиваюсь с ней взглядом, и мне становится страшно: ненависть, ненависть. Сплошная ненависть, даже не раздражение!

– Я знаю! – Змеиное шипение сквозь плотно сжатые зубы. – Я помню! Отстань! Я пойду ко второму уроку, слышишь? Или к третьему! Поняла? Все, уходи! И закрой плотно дверь!

– Стерва, – бросаю я и чуть не плачу. – Мне, как ты думаешь, легко платить твоим репетиторам? Какая ты дрянь!

– А я тебя не просила, – широко зевает она. – И кстати, это твоя прямая обязанность – платить за несовершеннолетнюю дочь, поступать ее в институт. Позвони своему бывшему и попроси у него. Точнее – поклянчи!

Я с бешенством хлопаю дверью. Ну как могла у меня получиться такая вот дрянь? Такая стервоза? Не понимаю! У меня дрожат руки, подкашиваются ноги и ноет сердце. Пытаюсь взять себя в руки – у меня впереди трудный день. Хотя почему трудный? Обычный. Обычный трудный день, ничего нового.

Я знаю, что ты усмехаешься, читая про эту дрянь, мою дочь. И ты, как всегда, права. Но, поверь, я все время откручиваю пленку. Все время анализирую. Все время ищу свои ошибки – ну ты меня знаешь, помучить себя я умею. И представь, ничего крамольного не нахожу, даже при моем колоссальном чувстве вины всегда и перед всеми!

Тогда – почему? Почему она получилась такая? И кто виноват? Может быть, дело в наших отношениях с ее отцом? Но скандалов, громких, отвратительных, у нас не было. Мы выясняли отношения тихо, чтобы не слышал никто из домашних. Да и было ей тогда три с небольшим. Что она может помнить?

Обида на отца – вот причина ее поведения? Да вряд ли. С ним она довольно мило щебечет и никогда не отказывается от встреч. Еще бы! Он поведет ее в дорогой ресторан и подкинет деньжат.

Может быть, она осуждает меня, что я его упустила, а потом отпустила? Не хватала за рукав, не удерживала: полюбил – уходи. А могла бы перетерпеть, переждать, пере… И дочь осталась бы при отце, а я при муже. И все его деньги принадлежали бы нам, его семье. И ничего не пришлось бы выклянчивать, унижаться.

Не знаю. Она как-то с презрением сказала: «А что вообще он в тебе нашел? Вы же совсем не подходите друг другу! »

Конечно, ее успешный отец и курица-мать! Не пара. А вот следующая жена ее отца – в самый раз! Умница, красавица, молодуха. К тому же у нее свой цветочный салон.

Ладно, поехали дальше. Со злостью думаю: «Черт с тобой, дрыхни дальше».

Темочка. Я осторожно захожу в комнату Аси и внуков. Главное, не разбудить Асю и малышку – бедная Ася и так не высыпается. И это при ее-то здоровье и настроении! Темочка – теплый и сладкий, любимый комочек. Пока еще комочек – три года! Самый нежный возраст. Невообразимо теплый и сладкий – чуть потненький кудрявый затылочек, самый любимый на свете!

Не знаю, возможно, кто-то любит детей сильнее, чем внуков. А у меня не так – внука и внучку я точно люблю больше, чем своих дочерей. И не только потому, что они маленькие и беззащитные – внуки пока не приносят мне боли и огорчений. Не обижают меня. Они не хамят мне, не требуют денег.

Они просто меня любят, я надеюсь. И кажется, чувствую это. Темочка особенно, Лизонька еще слишком мала. К тому же он нуждается во мне, а мои дочери – нет.

Мне ужасно жалко его, моего мальчика. Ему достались слишком нервная мать и неважный, равнодушный отец. А мальчик хочет любви. А кто не хочет любви, Соня? Даже в преклонном возрасте. Это я про себя, но не о мужской любви речь – от них мне не надо любви, отлюбилась.

Ася занята девочкой. Мой зять… Ну об этом чуть ниже. Тетка детьми пренебрегает – и это в лучшем случае, а то и пошлет. Прабабушка болеет и почти ничего не понимает. Сестричка слишком мала. И кто у него остается? Правильно – я, его бабушка. Ну я и стараюсь хоть как-то компенсировать, хоть как-то долюбить. Дать то, чего ему не хватает. И мне кажется, что он это чувствует. Дай-то бог!

Мне безумно, просто до слез, жалко его будить, умывать, одевать, кормить кашей, тащить по этой хмари в сад. Сердце рвется, но надо! Ася не справляется с двумя, ей тяжело. Да и Лизонька дает прикурить – неспокойный ребенок. А какой она может быть при такой нервной беременности, таких родах и вечно плачущей матери?

Темочка удивленно смотрит на меня, и на его личике появляется жалкая гримаска:

– Баба! А давай не пойдем в сад?

Я чуть не плачу.

Но он встает, мой храбрый солдатик, и медленно, пошатываясь, бредет в ванную. Он тоже не выспался – Лизонька спит плохо, тревожно. Но взять его к себе я не могу – мама. Я встаю к ней раза три за ночь – попить, поменять памперс. Мама громко стонет по ночам и даже разговаривает во сне.

Темочка умыт и послушно сидит на кухонном табурете – ждет ненавистную кашу. Молча глотает, не спорит – знает, что каша полезна. Сидит напротив и хлопает сонными глазенками. Невыносимо.

Я говорю ему, что иду проверить бабушку, и он послушно и обреченно кивает – привык. А когда я вернусь от мамы, он будет дремать, прислонив головку к стене. Так, все. Теперь к маме. «Держись, дорогая, держись! Тебе зачтется», – усмехаюсь я про себя.

Только когда, а? Кажется, я не дождусь, просто не доживу.

Так, маме каша, теплое молоко, таблетки, чистый памперс и выслушать поток жалоб. Все как обычно. Обедом ее покормит Ася – не обедом, так, перекус, детское питание из баночки, Лизонька поделится.