Русские травести в истории, культуре и повседневности - Ольга Хорошилова

Когда британская журналистка Бесси Битти поинтересовалась у доброволицы Нины, нравится ли ей такая стрижка, та весело шлепнула себя по бритой голове и ответила: «Как девушке – нет, как солдату – да».

Теперь они чувствовали себя немного солдатами. Бочкарева сдержала обещание – на глазах командования и обывателей превратила их в сильный пол. Суровая унтер-офицерша вытребовала от начальства две тысячи комплектов обмундирования. Кисло пахнущую кучу вытащили на свет божий из армейских цейхгаузов, свезли на Торговую улицу и вывалили в казарменном зале, предложив доброволицам подобрать одежду и обувь по размеру. Легко сказать! Гимнастерки, шаровары, фуражки шили на молодцов-солдат, а не гимназисток. Но жаловаться не решились, ведь у Бочкаревой на все имелся ответ – звучный многочастный матерный загиб. Стиснув зубы, барышни ныряли в полотняные рубахи, потуже затягивали длинные солдатские ремни, нахлобучивали широченные фуражки, которые подло соскальзывали на нос. «Господи, какими же неуклюжими казались нам штаны, гимнастерки! – вспоминала Нина Крылова. – На дворе стоял чудесный теплый майский день, а на нас стали напяливать грубое белье и суконное обмундирование».

Тяжелые солдатские сапоги тоже оказались не впору. Пришлось мучительно долго обматывать ноги портянками, чтобы ступня во время марша внезапно не повернулась «носом к пятке». С шароварами тоже беда: они были слишком узкими для девичьих округлых бедер. Тем, кто не подобрал себе пару по размеру, командирша разрешила носить бриджи «из дома».

Сначала единственным военным отличием амазонок служили жестяные солдатские кокарды на фуражках. Белые суконные погоны с черно-красной тесьмой ввели позже, 13 июня 1917 года, приказом по военному ведомству. Тогда же доброволицы получили «ударные» черно-красные шевроны, которые отлично видны на снимках.

Бочкарева некоторое время разрешала барышням хранить в тумбочках прежнюю, «досолдатскую», одежду на тот случай, если они захотят вернуться домой. Но все остальное из мира женского будуара запретила. Обнаруженные в темных углах тумбочек помада, пудра, тушь выбрасывались из окон, а поддавшаяся их соблазну девушка вылетала из батальона. Нельзя было смотреться в зеркальца – отбирали даже припрятанные под подушками осколки, тихо переданные сжалившимися солдатами. Усатых дарителей отчисляли с позором. Нельзя было хихикать, когда все спят и когда говорит командирша. Запрещалось неопрятно носить форму, плакать, спорить и визжать (в казармах водились мыши).

Бочкарева без стеснения лезла доброволицам в шаровары и, если под грубыми кальсонами прощупывала нежнейшие батистовые панталоны, вышвыривала «гузотрясок» вон. Бюстодержатель – единственный элемент «мирной» одежды, который она побоялась запретить. Без него барышням было невозможно и негигиенично. Это она, к счастью, понимала. Однако некоторые эмансипе, обрившись наголо и надев форму, уверовали в то, что теперь они не женщины, а натурально солдаты и нести большую, колышущуюся грудь – неприлично, позорно. Объявив ей войну, они утягивались бюстодержателями и каучуковыми бандажами (ими тогда бойко торговали модные магазины). И своего добивались: грудь исчезала, но во время строевых занятий барышни валились в обморок от экспериментов с анатомией. При виде такого декаданса Бочкарева багровела и ругалась «последними словами».

Своей военной инициативой унтер-офицерша пробудила у доброволиц интерес к эмансипации. В свободное время они устраивали научно-политические диспуты с лозунгами «Долой рабство! » и «Да здравствуют свободные женщины! ». Поминали последними бочкаревскими словами пресловутые три прусские «К» (Kinder, K? che, Kirche), призывали объявить войну консерваторам. Барышни, все до одной, считали себя независимыми от условностей мужского мира и солдатские мешковатые шаровары называли символом своего освобождения. До начала войны они, наивные, боготворили французского модельера Поля Пуаре, придумавшего настоящую пытку – «хромые юбки». В этих суженных книзу текстильных воронках женщины семенили и «прихрамывали», подобно китаянкам. Мизогиниста Пуаре тоже просклоняли по матушке. Неоднократно вставал вопрос о различии застежек на одежде: «Почему они идут слева направо, а женские – справа налево (это давало большие неудобства)», – вспоминала Нина Крылова.

Незадолго до отъезда на фронт унтер-офицерша выбила для своих амазонок новую ладную форму. Она сидела как влитая – портные подогнали ее по мерке. Фуражки тоже привезли новые, по размеру, хотя некоторые девушки уже успели обзавестись своими, сшитыми на заказ.

Генерал-майор Петр Половцов (слева), Мария Бочкарева (на первом плане) и ее батальон незадолго до отправки на фронт

Фотография Я. Штейнберга. Петроград. 1917 г. ЦГАКФФД СПб

Доброволицы 1-го Петроградского женского батальона. В центре – командир батальона, штабс-капитан А. В. Лосков

Фотография Я. Штейнберга. Петроград. 1917 г. ЦГАКФФД СПб

До отъезда на войну барышни не без помощи Бочкаревой научились некоторым премудростям фронтового шика. Они покупали или получали в подарок от близких карманные часы, аккуратно вставленные в кожаные наручные чехлы. Эта мода пришла в тыл с передовой – такие «котлы» носили бойцы по обе стороны фронта. Мария Скрыдлова и Ксения Орлова, знаменосец батальона, щеголяли в модных пенсне без оправы. Бочкарева научила амазонок и хитрому искусству затягивать и крепить обмотки, которые еще осенью 1916 года примерили русские солдаты-фронтовики.

Перед первым отпуском унтер-офицерша провела старорежимное «явление» в стиле военно-учебных заведений императорской России. Обыкновенно юнкера являлись к дежурному офицеру одетыми по всем правилам. Лишь после того, как дежурный несколько раз проходился по ним прицельным взглядом и не замечал (к сожалению) никаких нарушений, он выдавал отпускной билет. То же проделала Бочкарева. Но ей был нужен не только картинный уставной облик. Она впервые выпускала «солдаток» из казарм на злой и придирчивый суд публики, рискуя своей репутацией и, возможно, жизнью девушек, ведь за окном был семнадцатый год и на улицах царила расхристанная рваная солдатня. «Будьте спокойны, не задирайтесь, – поучала командирша. – Если кто будет приставать, то в морду дать, если будет нужно, – давайте без всякого стеснения. Хоть бы даже потом избитой или даже убитой быть. Для вас это уже фронт! Среди солдатской питерской босячни – уже должны быть примером. Честь нашего батальона держите высоко. И не забывайте ни на секунду – вы не женщины, а солдаты… Словом, ребяты, не подкачайте! »

И, говоря это, Бочкарева одергивала гимнастерки, выправляла складки, затягивала пояса, больно вцепившись в хрупкие плечи, грубо вертела легонькие тела, будто это не барышни, а деревянные солдатики, – ровняла, хлопала, счищала пыль наждачкой ладони. Припекала готовую картинку фронтовым словечком. На этом «явление» заканчивалось.

Барышни, красиво шагнув за казарменные ворота, маршировали по домам. Не забывали козырять встречным офицерам и генералам, как им велела командирша. Понимали, что рискуют: выправка и салютование были в тогдашнем Петрограде не в чести. Оттого доброволицы особенно старались, ведь их форма, подтянутость, бритые головы, шаровары и приложенные к фуражкам ручки были вызовом, во-первых, мужчинам, а во-вторых, пораженчеству.

Этими странными военными андрогинами очень интересовалось столичное общество. Их без устали фотографировали Карл Булла, Яков Штейнберг, иностранные репортеры. Снимки публиковали на обложках политических и светских журналов. По фотографии Нины Крыловой в солдатской форме именитый мастер Иннокентий Жуков создал бюст «Одна из тех, которые шли умирать за нас» и представил его на Осенней выставке 1917 года. Кажется, это единственный скульптурный портрет доброволицы.