Только не трогать - Лана Вейден

Но однажды я подслушала один разговор, тогда-то многое и поняла.

Скажу сразу – не то чтобы я следила за Майером. Просто внимательно слушала всё, что он говорит. И всё, что о нём говорят. Ведь это самый близкий к Богдану человек, и мне хотелось знать, что он из себя представляет, да и о Богдане надеялась хоть что-нибудь узнать. Думаю, они примерно одного возраста, но когда и где познакомились, неизвестно.

Однако тот разговор я всё же подслушала случайно.

Четыре месяца назад в ресторане был корпоратив. Сначала я туда и не собиралась. А потом подумала – вдруг Богдан приедет? Никогда себе не прощу, что упустила шанс. Так что всё-таки поехала, даже платье новое для этого случая купила, но не слишком вызывающее.

Богдан не появился. Через два часа мне стало совсем тошно, хоть я там ничего не ела и не пила. Пришлось искать туалет.

В здании находился не только ресторан, но и гостиница. Надо было сразу спросить дорогу у персонала, только я постеснялась – вышла в лобби и прошла дальше, а потом заблудилась в извилистых коридорах. В конце одного из них увидела лестницу, решила посмотреть, куда она ведет, и поднялась на второй этаж. Свет там был выключен – лишь холодное пятно синей неоновой вывески освещало угол с двумя кожаными креслами. Я уже хотела вернуться назад, и вдруг услышала голоса. Это были Майер и Бершауэр.

Оказывается, они устроились в каком-то номере, только вот дверь как следует не закрыли. Говорили по-немецки. После я подумала: наверное, они всегда между собой так общаются, если не хотят, чтоб кто-то понял. Да только моя бабушка – наполовину немка и преподавала немецкий, так что я всё прекрасно поняла.

Сначала речь шла о детях Кадирова. Близнецам понадобилось какое-то обследование за границей, из-за чего Кадиров взял отпуск на две недели. Майер язвительно это комментировал:

– Даже не знаю, дети – это преступление или наказание? Всё-таки зря Игорь женился.

– Почему ты постоянно высмеиваешь брак? Я вот собираюсь жениться… когда-нибудь, – отозвался Бершауэр.

– На всякий случай напомню: в раю загса не было. Кроме того, еще Аристотель говорил – счастье принадлежит тем, кому довольно самих себя, – с насмешкой в голосе возразил Майер. – И я ничего не высмеиваю, просто смотрю на вещи реально. Люди вступают в связи из-за своей ограниченности. Тем не менее, более половины браков сейчас распадается – это ли не убедительное доказательство краха старой модели? Кстати, попытки примирить разум с чувствами формальными юридическими средствами во все времена причиняли страдания, просто сейчас общество обрело большую свободу. В итоге многие приходят к тому, что настоящее решение этой проблемы может быть только биологическим.

– Иными словами, настоящее решение – это секс без обязательств? – уточнил Бершауэр.

Майер хмыкнул, но его ответ я так и не услышала. На лестнице раздались шаги, я испугалась, что кто-нибудь меня заметит, и убежала. Впрочем, и без ответа всё было ясно.

– София! София Романова, прием!

– А? Что? – оказывается, Маша уже куда-то ушла и теперь Женя обращалась ко мне, хотя я всё еще делала вид, будто занята поисками чего-то важного под столом.

– Кофе, спрашиваю, будешь?

– Э-э-э… нет, спасибо.

– Я слышала, что Марк собирается развивать два новых направления, одно из них возглавит Лиза. А ты теперь ее место займешь? Он тебя из-за этого вчера вызывал? – Женя неожиданно меняет тему.

Елизавета Соколова – моя начальница, но про новые направления я только сегодня услышала, поэтому в ответ мычу что-то невразумительное. Поняв, что толку от меня мало, Женя уходит, а я всё-таки нахожу силы дописать аннотации и отправить их на проверку Лизе.

В обед Бершауэр сообщает, что Майер уехал в командировку – теперь не вернется до среды, и я выдыхаю с облечением.

Хотя, казалось бы, с чего? Ведь это – всего лишь отсрочка, а не спасение.

Из-за событий последних дней я измучена. Вечером начинается сильный дождь – строчит в окна как пулемет. Чтоб добраться домой, приходится снова вызывать такси. Дома принимаю душ, а после сразу проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь утром – еще и семи нет.

Откинув одеяло, зябко передергиваю плечами и в пушистых тапочках иду на кухню. Делаю чай с чабрецом и бесцельно брожу по квартире, отхлебывая напиток маленькими глотками. Потом опять забираюсь в постель – хорошо бы еще поспать, но куда там. Воспоминания всплывают помимо воли, начинает болеть голова.

Богдан в одной из книг писал: «Воспоминания – это всегда или чувство вины, или сожаление. Поэтому многим так страшно наедине с собой». А в другой: «Бояться того, что мы не в силах контролировать, бессмысленно, поскольку страх ничего не изменит».

Но я до сих пор не нашла ответ, как бороться со страхами. Они прячутся в сигаретном дыме, лепестках увядших роз, мерном жужжании сонных мух и шелесте шин по мокрому асфальту. Подстерегают за углом – на шумных проспектах, среди беспорядочно снующих людей, или в тишине собственного дома. А потом неожиданно выпрыгивают, выбивая воздух из легких, и снова прячутся, оставляя тебя одного – оглушенного, раздавленного.

Когда я устраивалась на работу, дала себе слово каждую неделю делать что-то новое. Становиться лучше. Перестать быть слабой. А вместо этого еще больше запуталась.

Чтобы отогнать тягостные мысли, решаю прогуляться. Надеваю джинсы с водолазкой и выхожу из дома. На улицах – тихо и безлюдно, воздух прохладный и свежий.

Перехожу дорогу на светофоре и вижу, как старик клеит на столбе объявление: девять слов черным фломастером на половине тетрадного листа.

Когда-то я читала, что Хемингуэй написал пронзительную историю всего из шести слов: «For sale: baby shoes, never used». (Продаются: детские ботиночки. Ни разу не ношенные).

У старика объявление не менее пронзительное: «Продаются памперсы для взрослых, размер 3, почти полная пачка».

Уж я-то знаю, что всё это означает, хотя такую вот почти полную пачку не продавала, а отдала даром. И какой-то отрезок своей жизни тоже могла бы уложить в эти девять слов.

Моя бабушка, Мария Леопольдовна Эйхе, была дочерью школьного учителя, репрессированного по национальному признаку. Мать ее вскоре после этого умерла, так что бабушка росла в детском доме. Правда, о своем детстве она почти ничего мне не рассказывала. Я знаю, что она окончила школу с золотой медалью (эта медаль всегда лежала у нас в серванте на видном месте), поступила в университет, а потом осталась там преподавать.