Заговоренные - Лада Миллер

Мать очень красива, похожа на мадонну, только лысая. Лысины не видать, голова туго обмотана серой тряпочкой, длинный серый балахон, широкие рукава, безжалостный взгляд. От ее взгляда мы с Иркой должны бы уже воспламениться, но все еще нет.

За родителями – гуськом – идут дети, мал мала меньше, сосчитать их невозможно, во-первых, потому, что я усиленно отворачиваюсь, прячу глаза, а во-вторых, потому, что их много и они прыгают и размахивают руками.

Оказывается, это они машут нам. То есть не нам, а на нас. Мы с Иркой не понимаем идиш, но слова, которые выкрикивают эти дети, явно ругательные. Иначе откуда столько удовольствия на их чумазых физиономиях?

Из окон начинают выглядывать красивые лысые женщины и сердитые меховые мужчины. Слава богу, впереди маячит вывеска печатной мастерской, и – неужели? – там работает кондиционер.

Мы открываем тяжелую дверь, протискиваем свои щуплые и полуголые тела вместе с многострадальной сумкой в тишину и прохладу, замираем в полутьме, ищем глазами хозяина.

Хозяин – худой и благообразный, своим добрым лицом напоминает мне моего дедушку-немца, он крутит пейсы, поправляет на голове шляпу, рассматривает нас с Иркой.

Рядом с ним стоит недовольный мужик с животом наперевес и что-то быстро-быстро шепчет, кивая головой в нашу сторону. Голова его наполовину голая, редкие серые волосы пытаются прикрыть лысину, но куда там!

Ирка расцветает лицом и бросается к непонятному мужику навстречу. Он хватает ее крепко за руку, поворачивает из стороны в сторону, оглядывает, чуть не облизываясь, всю, с головы до ног, губы у него пухлые и мокрые, а еще мне кажется, что на Иркином худеньком предплечье обязательно останутся синяки от этих вот толстых волосатых пальцев.

– Это мой Ицик, – шепчет она мне, освободив свою руку, и я киваю, обалдев и от Ицика, и от впечатлений вообще.

– У него карточка в этой мастерской, – объясняет Ирка. – По этой карточке если печатать, то и платить не надо, понимаешь?

– Понимаю, да, – и я продолжаю кивать.

Хозяин переговаривается с Ициком, тот снова подходит к нам, смотрит на меня с подозрением, отводит Ирку в сторону, что-то шепчет.

Ирка мотает головой, показывает на мою сумку. Ицик бесцеремонно вываливает мои книги из сумки, смотрит на их количество, жует губами, что-то подсчитывая про себя. Потом снова возвращается к хозяину, дает ему свою карточку, кивает. Идет к Ирке, вытирает лоб, обматывает остатками серых волос потную лысину, тяжело дышит, бросает ей на иврите «жду вечером» и, наконец, уходит.

Ирка гордо смотрит на меня.

– Видала? Ицик, между прочим, доктор. Семейный. Я с ним на приеме познакомилась, он мою маму лечит. Ну и меня заодно. Гм. Осматривает, – Ирка хихикает, а потом продолжает уже серьезно: – Он обещал мне помочь с экзаменом. И еще много чего.

Она задумывается на несколько секунд, недовольно морщит нос.

– Не обманул бы только. Как думаешь – не обманет?

– Не знаю, – честно отвечаю я, – откуда мне знать. Давай уже печатать.

Глава вторая

Через пару дней Ирка заявила, что уходит из ульпана.

– Иврит я и с Ициком выучу, – сказала она гордо.

Потом помолчала и добавила:

– Да и переезжаем мы. Ицик нашел нам квартиру. Будет платить за съем. Половину. Правда, далеко от центра. Ну и что? – и она посмотрела нам меня с возмущением, будто я с ней спорила. – Подумаешь, центр. Пуп земли.

Пуп не пуп, а улица Бен Иегуда. Вот мы сидим с Иркой на деревянной скамейке, уплетаем питу, набитую салатами и пахучими фалафельными пумпочками, хумус, нежный, словно губы влюбленного, вылезает наружу, пачкает наши щеки, мостовая плавится от солнца, булыжники похожи на раскаленные хлеба.

Вокруг нас кипит великий Город – торговцы кричат, туристы крутят головами, уличные музыканты изо всех сил дуют в свои саксофоны, прохожие бегут, подскакивая на ходу и вращая глазами от полноты жизни.

Улица Бен Иегуда гудит, плывет, да это и не улица вовсе, смотрите, смотрите, это река. Небесная река, переполненная прошлым и будущим.

– А экзамен? – спрашиваю я ее. – Тебе же еще к экзамену готовиться.

– Вот сидя дома и подготовлюсь, – машет она рукой. – И потом, не забудь, – Ирка понижает голос, оглядывается, будто нас кто-то может подслушать, – у Ицика связи.

– А-а, – киваю я глубокомысленно, – ну тогда, да. Только тебе же потом работать.

– А я способная, – говорит она, запихивая в рот последний кусочек питы и вытирая руки и рот о мятую салфетку. Поворачивается ко мне, смотрит пристально:

– Мало того, что способная. Говорю же тебе – я заговоренная. Точно. Мне бабка нагадала однажды. У меня знаешь как все в жизни будет? Вот увидишь.

Я ей верю. Потому что она сама в себя верит, а это уже половина успеха. Только Ицик этот, мутный он какой-то. Лучше бы она…

– Ты вот небось думаешь, что Ицик меня кинет, так? – читает она мои мысли, усмехается. – А только не будет этого. Будет по-другому. Я его кину. Как только попользуюсь. Потому что в нашем деле так – или ты, или тебя.

– Да в каком деле-то? – улыбаюсь я, собираю наши с ней салфетки, выбрасываю в урну, беру сумку.

– В каком, в каком, – бормочет она, тоже поднимаясь с места, – будто сама не знаешь. В женском.

Я останавливаюсь, смотрю на нее, мне двадцать семь, вот уже три года, как я замужем. Но что же это за женское дело – без понятия.

– Ладно, – говорит она, – некогда мне тут с тобой. Пошли на остановку.

У нас с ней одна остановка, а автобусы разные. Пока стоим, договариваемся о следующей встрече.

– Давай за неделю до экзамена я к тебе приду? – спрашивает Ирка. – Позанимаемся вместе пару раз. Что скажешь?

Я не люблю заниматься с кем-то, но отчего-то соглашаюсь.

– Хорошо. Значит у меня, через… Погоди-ка… В августе, так?

– Ага, – кивает она, запрыгивая в свой автобус, – я тебе позвоню.