Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

Сева кивнул. Сейчас ему хотелось только одного: побыстрее попасть внутрь, разжечь огонь и согреться.

Внутри было так же холодно, как и снаружи, но возле печки-буржуйки лежали сухие дрова, на деревянном столе нашлись спички. Это означало, что идти за хворостом, а потом мучиться с розжигом им не придется, кто-то позаботился о том, чтобы у тех, кто выберет избушку в качестве прибежища, был хотя бы минимальный комфорт.

Митяй, не снимая одежды, упал на застеленный волчьей шкурой топчан, застолбил место. Других спальных мест в избушке не наблюдалось, но звериных шкур хватало. Если придется, можно поспать и на полу возле буржуйки.

Сева забросил в черное нутро печки дров и невольно вздрогнул от воспоминаний о точно таком же черном нутре отопительного котла в водонапорной башне. Чтобы не думать, следовало заняться делом. Для начала он разжег огонь. Пламя занялось сразу, не пришлось мучиться. Как только от стенок буржуйки волнами пошло тепло, Сева скинул верхнюю одежду, глянул на Митяя.

Митяй лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал. Выглядел он плохо, краше в гроб кладут. Поколебавшись секунду, Сева стянул с него насквозь промокшие ботинки и носки, до самого подбородка укрыл пыльным одеялом из шкур. Митяй не проснулся, лишь проворчал что-то зло. Но это был самый обыкновенный сон обыкновенного очень уставшего человека. Обувь и носки Митяя Сева пристроил возле печки и тут же заприметил стоящие в углу валенки. Валенки были огромные, зато сухие и теплые. Собственную обувь Сева пристроил рядом с Митяевой и принялся осматривать охотничий домик.

Кто бы ни пользовался им в последний раз, о будущих гостях этот добрый человек позаботился. В сколоченном из сосновых досок сундуке Сева нашел мешок с крупой, кисет с махоркой, пук какой-то неизвестной травы, вязанку сухих грибов, жестянку с чайной заваркой, кусок рафинада и завернутые в чистую тряпицу сухари. Сколько было лет сухарям, Сева решил не думать, при виде съестных запасов голод дал о себе знать, в животе заурчало.

Закопченный, почерневший от времени котелок он нашел на щербатом, испещренном следами от ножа столе, осталось добыть воду. Логика и здравый смысл подсказывали, что источник воды должен быть где-то поблизости, нужно только поискать. Вот только выходить из избушки совсем не хотелось. Пришлось себя заставлять.

Снаружи уже занимался рассвет, и окружающий избушку лес кутался в густой туман. От земли шел пар. Где-то поблизости чирикала какая-то птаха. А еще Сева услышал тихое журчание.

Криница, уже вскрывшаяся ото льда, была совсем близко, в нескольких метрах. Не придется растапливать и кипятить старый снег. Сева зачерпнул в котелок воды, вернулся в избушку. Внутри уже было тепло, весело потрескивали дрова, вкусно пахло дымком. Он вскипятил воду, заварил в большой алюминиевой кружке крепкого чаю, отколол от рафинада небольшой кусок, подумал немного и отколол еще один, чуть побольше. Сунул в рот каменный, но все равно сохранивший вкус хлеба сухарь. Стало хорошо. Хотя бы телу. Стало хорошо и захотелось спать. Он ведь провел без сна почти сутки. Да и что еще делать в этом медвежьем углу? Дядя Гриша велел ждать до следующего рассвета. И он будет ждать ровно до рассвета, а потом уйдет. Плевать, пойдет ли с ним Митяй, плевать, что скажет дядя Гриша! Ему нужно отыскать и спасти Таню. Потому что по всему выходило, что их с Митяем она спасла ценой собственной свободы. А он не хочет, чтобы она платила такую цену! И вообще…

На этом «вообще» он и заснул на ворохе старых звериных шкур. Ему ничего не снилось, он просто спал сном смертельно уставшего человека. Как Митяй. А когда проснулся, было темно. Еще темно или уже темно? Как долго он спал? Судя по тому, что дрова в буржуйке давно сгорели и превратились в угли, уже темно. Они с Митяем проспали утро и день. Это значило, что продержаться им осталось лишь ночь, а на рассвете Сева уйдет.

– Ну что, спящая красавица, проснулась? – Голос Митяя был сиплый, но бодрый.

– Давно ты встал? – Сева сел, потянулся до хруста в позвоночнике.

– Недавно. – Митяй сидел, свесив босые ноги с топчана. – Где мои боты?

– Там. – Он кивнул в сторону буржуйки. – Сушиться поставил.

Пока Митяй со стариковским ворчанием обувался, он подбросил в буржуйку еще дров, взял со стола котелок, направился к двери.

– Куда? – послышалось ему вслед.

– За водой. – Он толкнул дверь, шагнул в темноту, теперь уже густую вечернюю, без подсвеченного рассветом тумана.

К темноте этой предстояло приноровиться, привыкнуть и разобраться, где что. В темноте даже звуки были едва различимы, но криница была где-то слева, совсем близко, не заблудишься.

Дверь за ним громко скрипнула, выпуская из избушки ежащегося, взъерошенного со сна Митяя. Не говоря ни слова, Митяй двинулся вправо, из темноты послышалось журчание. Сева хмыкнул и двинул в сторону криницы.

Вода в кринице была обжигающе холодной, на ее поверхности плавали острые льдинки. Сева зачерпнул ее в ладонь, сделал жадный глоток. В животе снова заурчало.

Он наполнил котелок и уже собирался умыться, когда краем глаза заметил что-то необычное. Это что-то было похоже на красные огни. Три пары красных огоньков. Он когда-то читал про болотные огни, но те должны были быть зелеными…

Почти абсолютную тишину нарушил встревоженный крик какой-то ночной птицы. Сева подхватил котелок, встал на ноги. Огоньки исчезли. Может, почудилось со сна?

Вот только не почудилось, громко, во весь голос, заорал Митяй. И его отчаянный крик потонул в грозном рычании.

Волки, мелькнуло в голове! По их следу пришла волчья стая…

– Митяй! – Теперь уже орал он сам. Орал и мчался вперед, не разбирая дороги.

Митяй жался спиной к избушке. Взъерошенный, расхристанный, он выглядел моложе своих лет. Да что там! Он выглядел насмерть напуганным ребенком! И Сева, остановившийся, точно в копанный, видел, что его так напугало. Кто его напугал!

Не волк и не волчья стая – перед Митяем, скалясь и тихо порыкивая, стояло чудовище, самое жуткое порождение самых жутких кошмаров. Огромный черный пес с двумя головами. Нет, тремя! Просто третья – не голова уже, а клацающий огромными челюстями череп. Пес уперся передними лапами в землю, а его длинный, совсем не собачий хвост нервно метался из стороны в сторону, сшибая заиндевевшие былинки и ветки с кустов. Хвост завораживал даже сильнее, чем головы. Черный, узкий… Кнут, а не хвост.