Зов Полярной звезды - Александр Руж

– Я имею сведения, что Михаил Степанович ныне проживает в Москве, служит при штабе РККА. Трудновато вам будет получить от него разрешение.

– Р…К… КА? – по слогам выговорило озадаченное видение и опустило винтовку. – Что это такое?

Набравшись терпения, подполковник прочел выходцу из прошлого краткую лекцию, в которой разъяснил, что уж и прежней России в помине нет, и земли под Осовцом отошли независимой Польше, и командиров-начальников погибшей крепости разнесло по свету. Рядовой Арсеньев стоял как громом пораженный.

– Кому же я теперь служу? – спросил он потерянно.

– Да выходит, что никому. Как и я… Меня-то вы хоть помните? Наверняка встречали при штабе.

Часовой сокрушенно помотал закутанной в балахон головой.

– Не помню, ваше высокоблагородие. Когда взорвали вход, я получил контузию… многое выпало из памяти.

– Ясно. Лучше бы про «высокоблагородие» забыли. Времена переменились, теперь за титулование и побить могут…

Дитмару все же удалось уговорить эту престранную личность покинуть подземелье. Рядовой Арсеньев вслед за подполковником вылез из своей темницы и в лучах заходящего солнца предстал пред очами изумленных поляков. На свету сделалось очевидным, что никакого балахона у него на голове нет – это отросшие за восемь лет черные как смоль волосы падали ниже пояса, закрывая половину фигуры, и не позволяли понять, стар часовой или молод.

Поляки от удивления зацокали языками, придвинулись ближе, но не вплотную. Явившийся из-под земли пугал их, понятное без перевода слово «дьявельство» прошелестело по рядам. Капрал Коварский тихо вытянул из кобуры револьвер. Косматый воин насторожился, как пес, почуявший дичь.

– Здесь не меньше дюжины человек, – сказал он громко. – Без винтовок, но с лопатами. – Он повернулся к капралу. – Оружие только у вас. Уберите его, я не люблю, когда в меня целят.

– Вы видите сквозь эту завесу? – поразился Дитмар и указал на копну волос.

– Нет. Она слишком густая, да и глаза у меня зажмурены. На складе был запас свечей, но он кончился четыре года назад, так что я отвык от освещения, боюсь ослепнуть.

– Как же вы определили, кто и что перед вами?

– На слух. Когда годами живешь в полной темноте, волей-неволей научишься слышать лучше, чем это делают обычные люди. Мне кажется, я теперь могу обходиться совсем без зрения. Угадываю очертания предметов и движения по звуку – как летучие мыши, знаете?

Дитмар отважился прикоснуться к лохмам собеседника. Они оказались пышными, ничуть не засаленными и пахли мылом. Сапоги рядового Арсеньева выглядели тщательно вычищенными, а шинель была свежа, словно он только сегодня утром заступил в караул. В таком же образцовом состоянии оказалась и трехлинейка, которую он сжимал в руке: ее ствол поблескивал, умащенный смазкой, а на замке и прочих металлических частях – ни пятнышка ржавчины.

– В консервах много масла, – тотчас отреагировал Арсеньев. – Я питался ими каждый день, а маслом смазывал винтовку. Не пропадать же добру. Грязь я терпеть не могу. По стенам коридора течет вода, она и для питья годится, а за неделю мне удавалось набрать лишних ведра три. Как р-раз на помывку. Что до обмундирования, то его хватило бы на целую р-роту.

– Чи зосталось там шось? – встрял в диалог Коварский. Оторопь, вызванная явлением забытого часового, прошла, и капрала волновала судьба хранившегося на складе имущества.

– Зосталось, – удостоверил из-под гривы Арсеньев. – Не такой уж я прожорливый.

– Это только один из складов, – успокоил поляков Дитмар. – Надеюсь, в остальных все цело.

Арсеньев отвел рукой волосы, и под черными прядями обнаружилось лицо, окаймленное бородой, которой позавидовал бы сказочный леший.

– Сколько вам лет? – полюбопытствовал Дитмар. – Сорок? Пятьдесят? Голос у вас молодой…

– Мне двадцать семь. Что, не верите?

– Я уже теперь и не знаю, во что верить, – честно признался подполковник.

Сутки спустя найденного доставили в Варшаву. К моменту, когда состоялся его допрос в кабинете полицейского следователя Кухарчика, он был уже гладко выбрит и аккуратно подстрижен. Жгучий брюнет, немного застенчивый, немного ошалевший от шумного мира, куда он вернулся после многолетней изоляции. Глаза его скрывали темные очки, которые он надел, чтобы постепенно привыкнуть к свету. Впрочем, ушлые газетчики, пронюхавшие о сенсационном найденыше, успели запечатлеть его в том самом виде, в каком он вышел из подземелья, и эти шокирующие портреты вкупе с заголовками «Гость из преисподней», «Погребенный заживо», «Осовецкий дикарь» гуляли по всем ведущим изданиям Европы. Но сам «дикарь» еще и знать ничего не знал о своей славе.

Кухарчик сидел, развалясь, за столом и лениво смотрел на допрашиваемого. Вся эта история виделась следователю кем-то придуманной комедией, в которой ему поручили разобраться. Поди разберись, когда единственный источник информации – сидящий перед тобой нелюдимый бирюк, у которого, наверное, от затворничества мозги набекрень съехали. Что с такого возьмешь?

Тем не менее долг есть долг. Надо попытаться выудить хоть что-то.

– Вы утверждаете, – начал Кухарчик брезгливо, – что после взрыва, которым был завален вход в подземный бункер, получили контузию и потеряли память? Но вы сообщили, как вас зовут, а также назвали фамилию вашего командира.

Кухарчик до войны пять лет учился в Новгороде, говорил по-русски безупречно и не считал нужным лицедействовать, тем более что сейчас от успешного взаимопонимания зависело, как скоро он окажется дома и отведает вкуснейших кнедликов, приготовленных заботливой Зосей. Под ложечкой уже сосало, и желудок требовал свести время допроса к минимуму.

Русский, по-видимому, придерживался того же мнения. Он не стал распространяться, а взял и выложил перед следователем потрепанный блокнотик с надписью на обложке «Солдатская записная книжка». Кухарчик тоже служил в российской царской армии и знал, что таким нехитрым атрибутом снабжались все нижние чины. Он бегло пролистал книжку, бормоча отдельные строки:

– «Арсеньев Вадим Сергеевич… тысяча восемьсот девяносто шестого… православный… грамотный… из интеллигенции…» – Кухарчик поднял глаза. – Здесь сказано, что вы из Петрограда?

– Возможно, – пожал плечами Арсеньев. – Я не помню.

– И еще сказано, что вы прибыли в Осовец в феврале пятнадцатого года. То есть вас призвали не в начале войны, а через полгода? Или вы где-то служили раньше? Чем вы занимались до армии? Работали, учились?