В объятиях дождя - Чарльз Мартин

Губы мисс Эллы шевелились, и она едва заметно кивала. Ее прищуренные глаза казались закрытыми и были окружены глубокими морщинками. Такой я и запомнил ее: коленопреклоненной дамой.

То обстоятельство, что она была повернута спиной ко мне, абсолютно ничего не значило. За этими курчавыми, коротко стриженными (она стриглась сама), черными с проседью волосами скрывались птичьи карие глаза-бусинки, видевшие все, что творилось вокруг, а иногда даже больше. Глаза у нее на лице были добрыми и ласковыми, но эти глаза на затылке постоянно ловили меня, когда я занимался какими-нибудь шалостями. Мне казалось, что если я застану ее спящей, то смогу незаметно подкрасться к ней и поискать в волосах у нее на затылке. Проблема заключалась в том, что, даже если бы мне удалось снять шапочку для душа, я точно знал, что, как только раздвину волосы и увижу смеженные веки, эти карие глазки распахнутся и прожгут дыру в моей душе. В одно мгновение я буду плотью и кровью – дышащим, любопытным, облизывающим губы, тянущимся к ее волосам с видением целой жизни впереди, – а в следующее мгновение наступит Пуфф, и я превращусь в столб дыма, поднимающийся из моей обуви.

Я опустился на ведро, тихо постучал в окно рукояткой бейсбольной биты и прошептал: «Мисс Элла! » Ночь была холодной, и мое дыхание выглядело как дым от сигар Рекса.

Я ждал и заглядывал в окно, пока холод закрадывался мне под пижаму. Пока я пританцовывал на мусорном ведре, она плотно обернула плечи поношенной шалью и подняла оконное стекло. Увидев меня, она протянула руки, подняла меня и втащила в комнату – все двадцать шесть килограммов. Я знал эту цифру, потому что неделю назад она водила меня на пятилетний медицинский осмотр. Когда Мозес поставил меня на весы, мисс Элла заметила: «Двадцать шесть килограммов? Мальчик, да ты уже весишь только вполовину меньше меня».

Она закрыла окно и опустилась на колени.

– Такер, что ты здесь делаешь? Ты знаешь, сколько сейчас времени?

Я покачал головой. Она сняла с меня шляпу, расстегнула ремень с кобурами и повесила то и другое на столбиках кровати.

– Так ты простудишься и можешь умереть. Иди сюда.

Мы устроились в кресле-качалке перед камином, где еще осталось немного красных углей. Она подбросила несколько щепок для растопки и стала тихо покачиваться, согревая мои руки своими ладонями. Единственными звуками было мерное раскачивание и стук моего сердца. Через несколько минут она откинула мне волосы со лба и спросила:

– Что с тобой, детка?

– У меня болит живот.

Она кивнула и взъерошила мне волосы, от которых пахло кукурузным маслом.

– Тебя тошнит или тебе нужно в уборную?

Я покачал головой.

– Не можешь заснуть?

Я кивнул.

– Тебе страшно?

Я снова кивнул и попытался вытереть слезу рукавом, но она сделала это раньше меня. Потом крепче прижала меня к себе и сказала:

– Хочешь рассказать мне об этом?

Я покачал головой и чихнул. Она привлекла меня к своей теплой, обвисшей груди и тихо запела без слов под ритм кресла-качалки. Это было самое надежное место на свете.

Она положила руку мне на живот и прислушалась, как врач, который слушает сердцебиение.

– Такер, твое больное место – это твое место для людей.

Мои брови поползли вверх.

– Что?

– Да, твое место для людей.

– Что это такое?

– Это все равно что твоя внутренняя копилка.

Я посмотрел на свой живот.

– Там нет денег?

Она покачала головой и улыбнулась.

– Дело не в деньгах. Там находятся люди, которых ты любишь и которые любят тебя. Это место чувствует себя хорошо, когда оно наполнено, и болит, когда оно пустое. Сейчас оно становится больше. Это что-то вроде боли в твоих икрах и лодыжках, потому что ты быстро растешь, – она положила ладонь мне на пупок и добавила: – Все это упаковано там, у тебя за пуповиной.

– Как оно туда попало?

– Бог поместил его туда.

– И у каждого человека есть такое место?

– Да.

– Даже у тебя?

– Даже у меня, – прошептала она.

Я посмотрел на ее живот.

– Мне можно посмотреть?

– Ох, ты его не увидишь. Оно невидимое.

– Тогда откуда мы знаем, что оно настоящее? – спросил я.

– Ну… – Она ненадолго задумалась. – Это все равно что огонь в камине. Ты не видишь жара, который исходит от этих углей, но ты его чувствуешь. И чем ближе ты находишься к огню, тем меньше сомневаешься в его жаре.

– А кто есть у тебя в животе? – поинтересовался я.

Она привлекла меня к себе на грудь, и кресло-качалка скрипнуло под нашим весом.

– Давай посмотрим. – Она положила мою руку себе на живот и сказала: – Вот, есть ты. И Джордж.

Джордж был ее мужем, умершим примерно за полгода до того, как она откликнулась на объявление Рекса. Она мало говорила о нем, но его фотография стояла над нами на каминной полке.

– И Мозес. – Она шевельнула рукой. – Моя мама, мой отец, все мои братья и сестры. Вот такие люди.

– Но все эти люди умерли, кроме меня и Мозеса.

– Если кто-то умирает, это еще не значит, что он покидает тебя. – Она ласково взяла меня за подбородок и повернула к себе. – Такер, любовь не умирает, в отличие от людей.

– А кто тогда есть в животе у моего отца?

– Ну… – Она помедлила с ответом, но потом решила сказать мне нечто очень близкое к истине: – В основном это «Джек Дэниэлс».

– Тогда почему вы не наполняете себя мистером Дэниэлсом?

Она рассмеялась.

– Для начала, мне не нравится его вкус. А во-вторых, когда я хочу чем-то наполнить это место, мне достаточно одного глотка. Если пить мистера Дэниэлса, тебя будет мучить жажда, пока не выпьешь еще. Придется пить его каждый день и каждую ночь, а у меня нет времени на такие глупости.