Беззвездное море - Эрин Моргенштерн

Хранители делали двери для комнат и ключи, открывать их или держать запертыми. Поначалу ко всем дверям подходил один ключ.

Когда дверей стало много, потребовалось больше ключей. Было время, когда хранитель узнавал каждую дверь, каждую комнату, каждую книгу. Теперь не так. Поэтому они завели индивидуальные секции. Крылья. Уровни. Один хранитель, пожалуй, всех других и знать-то не может. Движутся они кругами, порой пересекаясь, порой нет.

Они выжгли свои ключи у себя на груди, чтобы их всегда отличали как хранителей. Это напоминание об ответственности, даже если ключ (или ключи) висит не на шее, а на крюке, вбитом в стену.

И хранителем становятся теперь тоже иначе.

Поначалу их выбирали и воспитывали как хранителей. Выбирали из тех, кто родился в Гавани или был привезен туда таким юным, что даже небо помнил как сон. С малых лет их учили книговедению и пчеловодству, и в игрушки давали деревянные ключи.

Со временем было решено, что выбор пути, как у служителей, должен быть добровольным. В отличие от служителей вызвавшиеся проходят подготовку. Те, кто готов продолжить после первого подготовительного периода, вступают во второй. После второго оставшиеся вступают в третий.

Вот в чем состоит третий период подготовки.

Будущий хранитель должен выбрать историю. Любую, какую захочет. Сказку, или миф, или анекдот о поздней ночи и чрезмерном количестве бутылок вина, только это не может быть история, которую он придумал сам.

(Многие из тех, кто верит, что хочет в хранители, на самом деле – поэты. )

Выбранной историей они занимаются целый год.

Необходимо выучить ее на память. Больше, чем наизусть, впустить в сердце. Не так, что просто произносишь слова, а так, словно чувствуешь их, а сюжет осязаешь буквально, слово за словом: как он, поднимаясь, падая, торопясь или запинаясь, движется к своему пику. Так, чтобы вспомнить и пересказать с таким чувством личной причастности, словно сам эту коллизию пережил, и так беспристрастно, словно побывал каждым, кто в ней участвует.

Через год испытуемого приводят в круглую комнату, в которой только одна дверь. Два простых деревянных стула стоят один напротив другого.

Свечи усеивают округлые стены, как звезды, сияя из бра, развешенных с неравными интервалами.

Каждый кусочек стены, не занятый свечой или дверным проемом, увешан ключами. Начиная от пола по всей стене и продолжаясь невидимо над самой высокой свечкой в тени, сгущающейся над головой. Длинные медные ключи и коротенькие серебряные, ключи со сложной бородкой и с нарядной декоративной головкой. Есть очень старые, источенные временем, но все вместе они посверкивают в свете свечей.

Здесь хранится копия каждого из ключей, какие только есть в Гавани. Если какой-то понадобится, сразу делают дубликат, который займет его место, так что не теряется ни один.

Единственный ключ, которому близнеца в этой комнате нет, это тот, каким открывается дверь в стене.

Это комната, сбивающая с толку. Так задумано.

Будущего хранителя, когда его приводят сюда, просят присесть. (Большинство выбирает тот стул, что лицом к двери. Но те, кто выбирают стул к двери спиной, почти всегда выступают удачней. )

Их оставляют одних, когда на несколько минут, а когда и на час. Потом кто-нибудь входит и садится на стул напротив.

И тут они рассказывают свою историю.

Рассказывать ее они могут как им угодно. Но нельзя выходить из комнаты и с собой приносить ничего нельзя. Ни реквизита, ни текста.

Они не обязаны сидеть сиднем, хотя их единственный слушатель – обязан.

Некоторые повествуют сидя, предоставляя голосу сделать всю работу. Но не возбраняется оживить представление, как придет в голову: излагай, хоть стоя на стуле, хоть расхаживая.

Одна испытуемая, было дело, подошла к слушателю сзади, облокотилась на спинку его стула и всю историю прошептала ему в ухо.

А еще один свою долгую и многосложную повесть всю целиком пропел, от сентиментального зачина через воющую боль и снова к тихой мелодии.

А третья, используя стул свой как инструмент, по ходу действия погасила одну за другой все свечи и завершила свой ужасающий рассказ в темноте.

Как только история закончена, слушатель удаляется.

Испытуемый остается один, когда на несколько минут, а когда и на час.

Потом приходит хранитель. Некоторых поблагодарит за труды и отпустит.

А остальных попросит выбрать со стены ключ. Какой угодно.

Ключи не подписаны. Выбор делается исходя из ощущений, подчиняясь инстинкту или следуя эстетическим предпочтениям.

Ключ принят, и испытуемый возвращается на свой стул. Тут ему завязывают глаза.

Ключ, который он выбрал, раскаляют в огне и прижимают к груди испытуемого. Шрам-отпечаток располагается примерно там, где был бы ключ, если его носить на цепочке вокруг шеи.

В темноте хранитель видит себя самого внутри той комнаты, которую выбранный им ключ отмыкает. И по мере того, как притупляется острота боли, он начинает видеть все комнаты. Все двери. Все ключи. Все вещи, которые ему отныне хранить.

Тех, кого делают хранителями, делают ими не потому, что они люди высокоорганизованные, понимают в механике, преданны или достойны больше других. Нет. Преданность – удел служителей. Достоинство – удел стражей. Хранители сильны присутствием духа и никогда его не теряют.

Их делают хранителями, потому что они понимают, зачем мы здесь.

Почему это важно.

Потому что они понимают в историях.

Они чувствуют жужжание пчел в своих венах.

Но так было раньше.

А теперь есть только один.

Закери Эзра Роулинс, прежде чем забрать свое пальто из гардероба, трижды поглядывает на часы. Перечитывает записку. Терпение и Стойкость. Час ночи. Принесите цветок.

На девяносто четыре процента он уверен, что Терпение и Стойкость – это имена львов на ступеньках Нью-Йоркской публичной библиотеки, которая всего в нескольких кварталах отсюда. Оставшиеся шесть процентов неуверенности не стоят того, чтобы рассматривать иные возможности, да и минутная стрелка, похоже, отмеривает время быстрей, чем ей это свойственно.

– Благодарю вас, – говорит он гардеробщице, которая приносит его пальто, и делает это с чрезмерным энтузиазмом, судя по выражению ее лица, каковое легко считывается, несмотря даже на то, что часть лица скрыта под маской, но Закери уже на полпути к выходу.