Огни небес - Роберт Джордан

– Мне казалось, ты влюблена в Ранда. – Найнив старалась говорить понежнее, что далось не без труда. – Те послания, что я по твоей просьбе передала Эгвейн для него, ясно говорили об этом. Надеюсь, ты и ей говорила то же самое.

Румянец на щеках девушки стал гуще.

– Да, я люблю его, но… Найнив, он очень-очень далеко. В Пустыне, окруженный тысячей Дев Копья, готовых исполнять все его приказания. Я не могу ни увидеть его, ни словом с ним перекинуться, ни коснуться его… – Под конец Илэйн уже шептала.

– Не думаешь же ты, будто он на Деву тебя променяет, – недоверчиво промолвила Найнив. – Пусть он мужчина, но не настолько же ветреный. К тому же стоит ему не так глянуть на Деву – и она проткнет его копьем, будь он хоть сто раз этот их рассветный. Так или иначе, Эгвейн говорит, что Авиенда присматривает за ним. И все ради тебя.

– Я знаю, но… Мне нужно быть уверенной, что он знает, как я его люблю. – Голос Илэйн был преисполнен решимости. И тревоги. – Нужно было так ему и сказать.

До Лана Найнив вряд ли заглядывалась на мужчин, по крайней мере с серьезными намерениями, но, будучи Мудрой, многое повидала и узнала. По ее наблюдениям выходило, что это вернейший способ отвадить мужчину на всю жизнь – он удерет во все лопатки, услышав этакое признание! Он сам должен сказать первым.

– По-моему, у Мин было видение, – продолжала Илэйн, – обо мне и о Ранде. Она всегда сводила к шутке, что Ранда, мол, придется с кем-то делить, но, полагаю, это вовсе не шутка. Она просто не могла заставить себя сказать, что на самом деле значит видение.

– Что за нелепость! – Несусветная чушь. Однако в Тире Авиенда рассказывала ей о том отвратительном айильском обычае… «Ты сама делишь Лана с Морейн», – шепнул ей внутренний голос. Но Найнив вскинулась: «Это совершенно другое дело! » – Ты уверена, что у Мин было такое видение?

– Да. Поначалу я не была уверена, но чем больше размышляла, тем больше крепло это убеждение. Слишком часто она шутила на эту тему. Иного толкования ее образы иметь не могут.

Ладно, что бы там ни узрела Мин, Ранд все-таки не айилец. Ну, по крови-то он, может, и айилец, как возвестили Хранительницы Мудрости, но рос-то он в Двуречье, и уж Найнив не останется в стороне и не позволит ему вести себя по этим безнравственным айильским обычаям. Да и Илэйн вряд ли спустит ему такое – в этом Найнив не сомневалась.

– Поэтому ты дразнишь Тома? – Найнив чуть не сказала «вешаешься на шею».

Илэйн покосилась на Найнив, щеки ее вновь зарделись.

– Найнив, между нами тысяча лиг. По-твоему, Ранд на других не заглядывается? «Мужчина, он мужчина и есть, хоть на троне, хоть в хлеву».

У Илэйн имелся почти неисчерпаемый запас поговорок, которыми в детстве ее щедро одарила нянюшка – трезвомыслящая женщина по имени Лини, с которой Найнив очень хотелось как-нибудь встретиться.

– Что ж, почему бы тебе и не пофлиртовать немножко, раз ты считаешь, что и Ранд этим может заняться. – Найнив воздержалась от очередного упоминания о возрасте Тома. «Ведь и Лан в отцы тебе годится», – не преминул ворчливо указать внутренний голос. «Но я в самом деле люблю Лана! Если бы еще выведать, как освободить его от Морейн… Не об этом сейчас надо думать! » – Илэйн, Том – человек, полный тайн. Не забывай, с нами его отправила Морейн. Кем бы он ни был, он уж точно не простой менестрель, шляющийся по деревням.

– Он был великим человеком, – тихонько произнесла Илэйн. – И мог бы стать еще более великим, если бы не любовь.

Вот тут терпение Найнив лопнуло. В гневе она повернулась к девушке, схватила ее за плечи:

– Этот великий человек не понимает, то ли ему тебя на коленях разложить и отшлепать, то ли… то ли… на дерево влезть!

– Я знаю. – Илэйн сокрушенно вздохнула. – Но я не знаю, что мне делать.

Найнив заскрежетала зубами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вытрясти из головы девчонки всю дурь и чтоб у нее в ушах зазвенело!

– Да если бы твоя мать услышала такое, она бы прислала Лини, чтобы та тебя обратно в детскую уволокла!

– Найнив, я больше не маленькая девочка. – Голос Илэйн был напряженным, а румянец на щеках свидетельствовал вовсе не о смущении. – Я такая же женщина, как и моя мать.

Найнив широким шагом зашагала к Мардецину, побелевшими пальцами вцепившись в свою косу.

Илэйн нагнала ее через несколько шагов:

– Мы и в самом деле за овощами идем? – Лицо у нее было спокойное, голос живой и беззаботный.

– А ты разве не видела, что привез Том? – сдержанно спросила Найнив.

Илэйн картинно содрогнулась:

– Три окорока. И эту жуткую перченую говядину! Неужели мужчины, кроме мяса, ничего не едят, если им тарелку под нос не подсунуть?

Гнев Найнив помаленьку остывал, пока девушки шли и болтали о причудах и недостатках слабого пола – мужчин, естественно! – и обо всем таком. Но гнев угас не до конца. Илэйн ей нравилась, ее общество было приятно Найнив. Порой и впрямь казалось, будто девушка приходится Эгвейн сестрой, как они иногда называли друг дружку. Если бы Илэйн не вела себя как распоследняя вертихвостка. Разумеется, Том давно мог положить конец ее заигрываниям, но старый дурень во всем потакает Илэйн, прощает ей все, как добрый папаша любимой дочурке, даже когда не знает, то ли шикнуть на нее, то ли за сердце хвататься. Так или иначе, Найнив твердо намеревалась выяснить всю подноготную. Не для блага Ранда, а потому, что Илэйн – девушка куда лучше, чем хочет казаться. Она словно подцепила какую-то странную лихорадку. А болезни Найнив привыкла лечить.

По гранитным блокам, мостившим улицы Мардецина, прошли поколения путников, их истерли колеса бесчисленных фургонов, вдоль улиц стояли сплошь кирпичные и каменные здания. Но многие из них пустовали – и жилые дома, и лавки. Кое-где сквозь распахнутые настежь двери Найнив замечала пустые комнаты. Из трех замеченных ею кузниц две были заброшены, а в третьей – у погашенных горнов – кузнец рассеянно протирал промасленной ветошью свои инструменты. В одной гостинице под шиферной крышей, на скамейках перед которой сидели угрюмые люди, зияли выбитые окна. В конюшне, примыкавшей к другой гостинице, скособоченные двери висели на скрипучих петлях, а на дворе, распялив оглобли, пылился экипаж, на его высоких козлах дремала жалкая курица. Кто-то в глубине этого постоялого двора играл на биттерне. Мелодия напоминала «Цаплю в полете», но звучала как-то подавленно и безжизненно. Двери третьей гостиницы были накрест заколочены обломанными досками.