Нервные государства - Уильям Дэвис

* * *

Говоря об ощущении чего-то, мы можем подразумевать два разных проявления. Первое – это физические чувства, такие как боль или удовольствие, которые необходимы для нашей ориентации в окружающей обстановке. Наша нервная система получает сигналы из внешнего мира, которые использует для координации тела и инстинктов. Гениальность нейронной сети нашего организма выражается в том, как мгновенно она формирует реакцию на новую информацию, не важно, поступила та извне или от внутренних органов. Человеческий мозг способен обрабатывать физические ощущения невероятно быстро, что играет, кроме прочего, ключевую роль в защите от внешних угроз [1 - Даниэль Канеман называет это Системой 1 мышления: Daniel Kahneman. Thinking Fast and Slow, Allen Lane, 2011 [рус изд. Даниэль Канеман. Думай медленно, решай быстро. М., АСТ, 2015]. ]. Он сам по себе является очень сложным органом чувств, способным со временем сортировать полученные впечатления и строить закономерности их появления. Сами по себе такие ощущения можно не считать знанием. Но это необходимый источник данных, на который мы полагаемся практически постоянно.

Второе – это чувства в смысле ощущения эмоций. Они представляют собой впечатления, которые мы можем осознать и выразить вслух. Наш запас слов для их именования и выражения весьма широк. Мы можем демонстрировать их и физически, используя выражения лица и язык тела. Они сообщают нам важную информацию о наших взаимоотношениях, образе жизни, желаниях и самовосприятии. Подобные чувства появляются в нашем сознании, таким образом позволяя их заметить, даже если у нас нет над ними власти. Сегодня эмоции могут быть опознаны и алгоритмически проанализированы («анализ настроения») благодаря поведенческим данным, собираемым с помощью цифровых технологий. В общественной жизни обвинение в «эмоциональности» традиционно подразумевает, что кто-то утратил объективность и поддался иррациональным порывам.

Чувства позволяют нам направлять себя, в то же время напоминая о нашей общей человеческой природе. Способность ощущать боль и симпатию играют основополагающую роль в том, как и почему мы заботимся друг о друге. Но, как показывают истории массовой паники, случившиеся на станции Оксфорд-серкус и в аэропорту имени Кеннеди, инстинкты выживания и нервные реакции не всегда надежны. Информация, даваемая сиюминутными ощущениями, может разительно расходиться впоследствии с установленными фактическими обстоятельствами. Важнейшее их качество – мгновенность – оборачивается недостатком, который может вести к заблуждениям, неадекватным реакциям и страху. Ушлые дельцы и политики давно эксплуатируют наши эмоции и инстинкты, чтобы заставлять во что-то поверить или приобрести, как окажется при более трезвом подходе, ненужную вещь. Потоковое мультимедийное содержимое, приносимое технологиями мобильной связи, еще больше расширяет потенциал подобного воздействия. Оно позволяет нам проводить все больше времени в постоянном потоке образов и чувств, все меньше оставляя для осознания и бесстрастного анализа.

В XVII веке ряд европейских мыслителей выдвигали идеи, предполагавшие необходимость управлять чувствами, исходя из того, что те недостойны доверия и возможно даже опасны. Французский философ Рене Декарт относился к физическим ощущениям с большим подозрением, как к противоположности рациональным принципам, присущим разуму. Английский политический теоретик Томас Гоббс утверждал, что основная цель государства заключается в устранении взаимного страха, который в ином случае служил бы поводом для насилия. В ту же эпоху продвинутые круги среди купцов и аристократии выработали новые строгие правила того, как их впечатления должны фиксироваться и упоминаться с целью избежать преувеличений и искажений, в том числе с использованием численных представлений и публичной отчетности. Впоследствии они станут известны под именем «эксперты», чья способность разделять личные чувства и объективные наблюдения окажется для них знаковой.

Этот исторический период породил интеллектуальные основы современной эпохи. Знакомые нам сегодня понятия об истине, научном познании, государственном управлении, экспериментальном подходе и прогрессе – все они являются наследием XVII столетия. Возвышение рассудка над чувствами дало огромные плоды, в прямом смысле перевернув мир своими практическими приложениями. И тем не менее не к одному лишь познанию было то стремление; это также был поиск согласия. По сей день немалая доля значения объективности (будь та выражена в статистике или в экономике) в общественной жизни заключается в основе для консенсуса между людьми, при прочих равных имеющих между собой мало общего. Немецкий философ Ханна Арендт отмечала, что присущая Западу «любопытная страсть к объективности» уходит своими корнями еще к стилю изложения Гомера. Древний сказитель описывал истории военных конфликтов с весьма необычной тогда позиции непричастного ни к одной из сторон наблюдателя [2 - H. Arendt (1993), Between Past & Future, Penguin Books, p. 263. [Рус. изд. : Арендт Х. , «Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли», М.: Изд-во Института Гайдара, 2014. ]]. Кроме того, обществу, что признает верховенство фактов, надлежит иметь определенные институты и направления деятельности, которые должны быть выше политики, чувств или личных мнений.

Данная книга рассматривает историю того, как этот проект XVII века развивался от начала до результатов, что мы можем наблюдать сегодня. Эксперты и факты больше не кажутся способными решать противоречия столь же эффективно, как раньше. Объективные утверждения в том, что касается экономики, общественной жизни, человеческого организма и природы в целом, более не могут быть полностью отделены от эмоций. 82 % всех государств мира сталкиваются с тем, что лишь малая часть населения верит СМИ, обстоятельством, из которого прямо вытекает растущий цинизм в отношении правительства [3 - 2017 Edelman Trust Barometer. ]. Властные структуры Евросоюза и США воспринимаются как центры привилегированных элит, обслуживающие больше себя, чем общество. Подобные впечатления оказывают наибольший эффект на те сообщества, что также получают от действий правительства экономическую выгоду.

Некоторые чувства имеют больший политический потенциал, чем другие. Ностальгия, неприязнь, злость и страх уже нарушили статус-кво. Симптомами этого являются такие популистские поползновения, как победа Дональда Трампа, кампания по Брекзиту и волна националистических движений по всей Европе. Последние получили массу критики за отказ от объективности и ориентацию на эмоциональный дискомфорт. Но это – лишь симптомы проблемы, а не причина. Отдельные лидеры, политические кампании приходят и уходят, но условия, давшие им дорогу, остаются.

Мы можем ответить на это либо попытками погасить волнения усиленным потоком фактов, либо диагностировать их внутренние движущие силы. Данная книга идет вторым путем, ставя предметом изучения историю идей, что и поныне не покидают этот безумный мир в надежде суметь лучше их понять. Приводимые по ходу повествования факты и описания лишь играют роль отправной точки для обзора и интерпретации исторических событий, но никак не истины в последней инстанции. Моя аргументация делится на две части. Первая часть будет посвящена анализу того, как идея экспертизы из XVII столетия зародилась и почему она стала терять свое влияние, особенно начиная с 1990-х годов. В частности, растущее на Западе неравенство в какой-то мере означает, что факты, приводимые экспертами и технократами, попросту не отражают житейскую реальность многих людей. Объективные показатели прогресса, такие как рост ВВП, скрывают за собой зияющие бреши в общественной жизни. Более того, эти разрывы не просто являются отражением экономических показателей, но и имеют эмоциональное и телесное измерение: образ жизни множества людей оказывается под влиянием расхождений в здравоохранении, продолжительности жизни и частоте столкновений с физическими и психологическими страданиями. Наибольший пессимизм исходит от тех, кто стареет раньше и страдает больше.