Иван Грозный. Сожженная Москва - Александр Тамоников

– Да, – просто ответил русский посланник.

– Там ничего особенного не происходит, большой совет обычно утверждает решение малого. Мыслю, так будет и на этот раз.

– А дата большого дивана уже определена?

– Да, на следующей неделе, в четверг.

– Надеюсь, достопочтенный мурза расскажет, какое решение, кроме утверждения тех, что были приняты малым диваном, примет большой совет?

– Ты знаешь, что для этого требуется, – усмехнулся Азат.

– Сколько? – без обиняков спросил Бордак.

– Двадцать тысяч акче.

– Может быть, уложимся в пятнадцать тысяч?

– Жизнь в Крыму портит тебя, – рассмеялся мурза. – Вернешься на Москву, если, конечно, еще вернешься, по всякому поводу да и без повода станешь торговаться.

– Я бы не торговался, но стеснен в средствах.

Азат предложил гостю чаю, но Бордак отказался:

– Благодарствую, мурза, я сегодня чая не меньше ведра выпил. И как вы столько пьете его?

– В нем сила.

– Не замечал, что становлюсь сильнее после выпитого чайника.

– Ты этого и не мог заметить. Сила проявляется в бою, ты же здесь ведешь праздный образ жизни.

– Знаешь, мурза, я предпочел бы бой этому бездельному времяпровождению в Кафе, – вздохнул Михайло.

– Не беспокойся, будет тебе и бой, война грядет.

– Кстати, уважаемый Азат-мурза, мы хотели бы знать, когда, какими по численности и составу и где отряды хана будут тревожить сторожевые станицы и заставы уже в этом году.

– То тако же окончательно решится на диване, и ты все узнаешь, но заплатить тебе придется двадцать тысяч акче, и ни монетой меньше.

– Ты оставляешь меня практически без средств к существованию, – изобразил досаду Бордак.

– Что, в русском посольстве нет денег?

– Ты же знаешь, посольство – это одно, я – совсем другое.

– А вот этого не следовало говорить, не надо мне лгать, Бордак. Я прекрасно осведомлен, что ты был в Сююр-Таше, на русском подворье.

– А тебе не сообщили, с кем я был на этом подворье? – не растерялся Михайло.

– С бабой и дитем, но поначалу один.

– Верно. Мне надо было отправить выкупленную женщину и ребенка на Москву, с этой просьбой я и обращался к послу, боярину Афанасию Федоровичу. Он не отказал, я привез мать с сыном, и сейчас они в пути домой.

– И никаких других дел с послом?

– Это лишний вопрос, извиняй, мурза.

– Яхши! Мне не интересно, связан ты с московским посольством или нет, как передаешь добытые сведения на Москву. Моя забота только в том, что я получаю взамен тех данных, которые передаю тебе. И если ты хочешь ведать, какие конкретно будут приняты решения на большом диване, особенно в части планов на эту осень, то до моего отъезда привези сюда… нет… передай Курбану где-нибудь в городе, но скрытно, десять тысяч акче. Остальные десять тысяч отдашь после получения интересующей тебя информации. Таково мое окончательное решение. И если на рынке торг является неотъемлемой частью жизни, то сегодня и здесь между нами он совершенно не уместен, я не уступлю. Либо плати и узнаешь, что желаешь знать, либо уезжай и забудь о нашей дружбе.

– Хоп, Азат, – притворно вздохнул Бордак. – Твои условия приняты. Могу сейчас заплатить половину всей суммы.

– Ты носишь такие деньги с собой? – удивился мурза.

– Приходится. С вами трудно просчитать, как пойдет разговор, а потом туда-сюда по городу за мошной мотаться желания нет.

– Яхши! Давай половину сейчас.

Бордак достал увесистую кожаную сумку, что хранил под поясом, положил на топчан перед мурзой:

– Здесь десять тысяч. Можешь пересчитать.

– Для того есть люди. Курбан!

Помощник вошел в залу, поклонился:

– Да, господин Азат?

– Что там, догадываешься? – спросил мурза, кивнув на сумку.

– Конечно.

– Тем лучше. Пересчитай деньги.

– Сколько должно быть?

– Ты посчитай и скажи мне, сколько передал твой товарищ.

– Слушаюсь, господин. Дозволь заняться этим в своей комнате?

– Хоп. Займись там.

Курбан отправился пересчитывать мелкие серебряные монеты. Вернувшись через какое-то время, он доложил:

– В сумке десять тысяч акче.

– Яхши, – кивнул мурза, – оставь деньги здесь и проводи москвитянина. Мы закончили разговор.

Бордак поднялся и вышел из дома, а затем и из усадьбы вместе с помощником мурзы.

– Удачный разговор, Михайло? – спросил Курбан.

– Вроде да, а там видно будет.

– Ну, если Азат взял деньги, то нужные тебе сведения добудет непременно.

– Надеюсь. Тревожно мне что-то, Курбан.

– Чуешь опасность? Может, дать тебе нукеров или самому проводить до Ризвана?

– Не надо. Доеду, бог даст.

На улице значительно стемнело, подул ветер, поднимая на море волны. Погода стремительно портилась. Так не часто, но бывало в Кафе, как, впрочем, и в любом другом приморском городе.

Бордак в этот раз поехал дальней дорогой, надо было собраться с мыслями. Думы об Алене все боле завладевали московским посланником. Бросив поводья, он ехал, не спеша, думал, как встретится с полюбившейся женщиной, останется ли она с ним. Думал о родине, о Москве, о березах, что растут вокруг городьбы его подворья. Здесь берез нет. Здесь много чего нет, что радовало глаз на Руси. Михайло так глубоко ушел в думы, что не заметил, как сзади из проулка вышли трое местных. Они пошли за ним, тихо переговариваясь между собой. И только постоянное напряжение в чужом краю, выработавшее чутье на опасность, возможно, спасло Бордака. Он обернулся резко и очень вовремя – острие копья было уже в сажени от него. Михайло мгновенно среагировал. Уклонился, даже успел вытащить саблю. Копье, которым один из неизвестных хотел сбросить его с коня, прошло мимо, и незадачливый воин упал след за ним.

Но подошли двое других, и с разных сторон. Судя по их действиям, нападать на одинокого всадника им было не впервой.

– Мошну, литвин! – крикнул справа старший. В его руках, как и в руках подельника, поблескивало лезвие кривой сабли.

– Мошну тебе? – вскричал Бордак и, развернув коня, взмахнул своей саблей.

Татары шарахнулись в сторону и избежали удара.

Но тут поднялся первый со своим копьем.

Бордак сдал немного назад к городьбе, так его не могли окружить. Но копье – коварное и грозное оружие против всадника.

От второго удара Михайло отбился саблей, переломив древко, но получил скользящий удар по левой руке и сразу почувствовал боль и тепло крови. Рука двигалась, значит, ранение несерьезное. Однако враг был слишком близко. И тогда он, участвовавший во многих сражениях, в том числе и в Казани, решился на отчаянный шаг – спрыгнул с коня и ударил старшего. Удар пришелся в плечо. От боли тот взвыл, уронив саблю.