Враги народа - Александр Тамоников

– Контра! – прохрипел Ежов и, махнув рукой, бросился дальше.

Звуки ударов теперь слышались из соседнего кабинета.

Капитан просто окаменел. Посидели мы с ним минут пять в безмолвии. А потом он вызвал конвоира. Ему было стыдно. Непрофессиональное чувство в этих стенах…

Глава 3

В углу, глядя в одну точку, раскачивался на нарах и что-то пел на своем языке узбек. Этот старый заслуженный большевик служил послом на Ближнем Востоке, прославился там загулами на казенные деньги и непротокольными заигрываниями с местными властям. Кроме того, он вел какую-то свою игру, отличную от линии партии. Похоже, его грехи, в отличие от многих тут сидевших, были вполне реальными. Он почти ничего не говорил. Только время от времени, глядя в одну точку, заводил заунывные восточные песни. А иногда грустно произносил:

– Хочу одно – еще разок увидеть мою степь. Ощутить ее запах.

– Хорош выть, внук Чингисхана. Увидишь свою степь, – смеялся генерал-летчик.

– Нет, генерал. Это последний причал корабля в моей бурной, как стремительная горная река, жизни, – по-восточному велеречиво отвечал узбек.

– К чему такой пессимизм, посол?

– К тому, что мне следовало сойти с этого корабля раньше. И теперь я бы смеялся, глядя на них издалека. А сегодня смеются они. Последняя пристань, – узбек впадал в тоску и опять заводил свою песню.

Мы довольно душевно сошлись с генералом-летчиком. Тот был зол, но не терял уверенности. Знал я таких по Гражданской – эти люди сделаны из железа и всегда прикроют тебе спину. И за него, пожалуй, единственного здесь, если не считать профессора-филолога из МГУ, мне было сильно обидно.

Причину своих неурядиц генерал охарактеризовал емко:

– Длинный язык – это как плетка, которой сам себя и охаживаешь. Не сдержался пару раз. Да еще связи припомнили с Тухачевским, которого хорошо знал… Неправильно это, чекист. Каждый сам за себя отвечать должен. И за свое дело. А не за Тухачевского и пару лишних фраз.

– Длинный язык до Соловков доведет, – кивал я.

– Это да. Нечего было с политработниками о политике партии спорить. Гнилой народец, знаешь ли.

– Генерал, ты уже погорел разок, а все продолжаешь болтать лишнее. Еще добавить себе хочешь?

– А чего добавлять? К стенке не поставят. А как война начнется, выдернут с Колымы. Это сейчас пламенные говоруны на подъеме. А как воевать надо будет – они быстро сдуются. И тогда о нас вспомнят. О тех, кто дело делает.

– Какая война?

– Которая на пороге. Так что и погоны мне вернут, и должность дадут. И воевать пошлют.

– Еще выжить надо.

– А кого мне боятся? Как в песне: «Я Сибири не боюся. Сибирь же тоже русская земля». К голоду я привычный. А шантрапа воровская… Так я по царским тюрьмам еще сидел как политический. Знаю этой публике цену, – он сжал огромный кулачище. – Ну, со мной все понятно. А как ты здесь оказался? Не за длинный же язык.

– Когда ныряешь слишком глубоко, рискуешь не вынырнуть.

– Или кессонная болезнь начнется… Хоть за дело пострадал?

– За правое дело, генерал, поверь, – усмехнулся я.

– Не люблю вашего брата. Но тебе хочу верить. Что-то в тебе есть такое, наше…

– Ну да, – кивнул я.

Опять нахлынули еще близкие воспоминания. О том, как машина моей жизни однажды не вписалась в крутой поворот.

Как-то странно я ощущал себя здесь, на перекрестке судьбы. Всю жизнь я снимал одни маски и надевал другие. Но теперь, на самом краю, возникла четкая уверенность, что сам я, ядро моей личности, – это нечто гораздо большее, чем личины и маски, что-то изначальное и вечное. Однако сама жизнь, всегда испытывая меня, вынуждала играть разные роли.

Вот я мальчишка из казацкого села, убегающий на Первую мировую войну, дабы защитить Отечество от германца, вернуть православному миру Константинополь и проливы… А вот я уже командир особого эскадрона Красной Армии, бьюсь с Деникиным, врубаюсь шашкой в боевые порядки белых, уверенный в своей исторической правоте… И я же на больничной койке, выкарабкиваюсь из тифа, не веря, что выжил. А жена вот не выжила.

Служба в ГУБЧК, ОГПУ, НКВД. Сейчас, пребывая на другой стороне, жалею ли о чем-нибудь? Нисколько. Все правильно делал. Боролся за революцию, не щадя ни себя, ни других. Был жесток – это да. Но всегда был честен перед людьми и собой. И враги у меня были настоящие, а не липовые, как тот же генерал-летчик, прихлебывающий кипяток рядом со мной.

Так и дожил в органах до эпохи обострения классовой борьбы. 1937 год ознаменовался переходом от работы по конкретным антисоветским элементам к борьбе с контрреволюционными массами, то есть, не особо разбираясь, кто прав, кто виноват. Тройки НКВД, выносившие смертные приговоры. Партийные разнарядки на аресты и расстрелы. И я, начальник областного управления госбезопасности, он же заместитель начальника УНКВД, у которого одна мысль – как бы, выбрасывая на помойку битые чашки, не опрокинуть весь сервант. И вместе с реальными врагами народа не уничтожить всех управленцев, инженеров.

Начальник нашего областного управления НКВД Гаевский производил впечатление пустоватого, но в целом стандартного руководителя. В меру амбициозный, в меру интриган. А вот начальник особой следственной группы старший лейтенант Грац, его правая рука, был умен, хитер, являлся великим умельцем, способным из слов «добрый день» соорудить троцкистский заговор. Его бы таланты, да на пользу Родине.

Я долго считал их обычными карьеристами. Думал, что перегибали палку они лишь из служебного порыва и страха перед Москвой. Но постепенно стал осознавать, что осуществляется целенаправленная атака на управленческие и промышленные кадры области. Был обезглавлен флагман промышленности завод «Пролетарский дизель» – там одного за другим арестовывали людей, на которых держалось производство. А я шкурой ощущал, что наклевывается что-то гораздо более страшное.

И тут мне сказочно повезло. На «Пролетарском дизеле» я наткнулся на Константина Великопольского, моего старого знакомца еще со времен Гражданской войны. Тогда волею судьбы я спас его семью, за что он считал себя моим вечным должником. Потом наши пути разошлись на долгие годы. Увидел я его уже под личиной инженера Вепрева на «Пролетарском дизеле».

Мне удалось перетянуть его на свою сторону. Как я и предполагал, он был заброшен из Европы со шпионскими целями. Работал на антисоветскую организацию «Картель», которая являлась детищем крупнейшего эмигрантского сообщества НОБС (Народный общественный союз), раскинувшегося по всей Европе. И вся эта контрреволюционная нечисть готовила крупную террористическую акцию на «Пролетарском дизеле».