Днем с огнем - Карина Вран

И па за руку привел меня учиться боксировать. В здоровом теле – здоровый вес… то есть дух, так что четыре года я добросовестно отзанимался. Никаких успехов не достиг, чего уж там, зато изрядную часть жира потерял, вместо этого набрал массы мышечной. На весах это были все те же сто двадцать (при метре девяноста роста), что вгоняло в тоску ма.

Как обращались ко мне сверстники: «Андрей – похудей, Андрей – будь храбрей», – так и продолжали, да и в других определениях не стеснялись. Меня воспитали решать конфликты словом, миром, в крайнем случае игнорированием, потому постановка удара не повлияла на мои отношения с одноклассниками. Они считали меня тюфяком и зубрилой, я их – назойливыми мухами.

Что до лица – от родителей мне достался вполне себе «фэйс».

– За что шницелю такие глазищи с ресничищами? – помнится, незадолго до выпуска стенала, тыча в меня пальцем, Лена из параллельного. – Тушь-удлинитель, три слоя – а у этого длиньше. И сам-то русый, откуда вот ему это?

Я тогда молчал, представляя, как на «длиньше» поджали бы губы ма и па, синхронно. Наследственность у меня хорошая, оба родителя выделялись породистой, правильной красотой. Как ма хороша на снимках в молодости – любая модель обзавидуется, куда там мослатой Ленке. И густые темные ресницы, и глаза янтарные мне достались от ма. Линия бровей – та от па, высокий лоб и подбородок с ямочкой – от него же. Фамильное сходство исключает подмену в роддоме, а в кого я удался телосложением – загадка. И да, мое к родителям обращение – не от манерности, а настойчивая просьба самих предков. Мне не сложно, им приятно.

Как-то до переезда мне попалась на глаза шкатулка, в ней ма хранила письма – многое мир потерял с уходом от чернильной переписки к цифровой! – от родителя. «А в глазах цвета осени искры юного пламени», – начиналось письмо. Я не стал читать дальше, это как подглядывать в окошко времени.

Так, думаю, представление тогдашнего Андрея Бельского можно считать состоявшимся. Можно, правда, повспоминать, как год работы в казино отразился на моем характере, но после бокса я новых ругательств не услышал, к оскорблениям со стороны игроков (о, они это любят! ) меня подготовила школа, а что до прочего: главным для меня изменением стало появление друзей. Но про них я еще напишу, и не раз, а в то утро, завертевшее мою жизнь вечной огненной круговертью, я возвращался домой в одиночестве. Взял дополнительную ночь, а с другой ночной сменой внерабочее общение у меня было не глубже: «Привет всем! Пока всем».

Был июнь. Совсем раннее утро – шести еще не было – ночь с четверга на пятницу прошла «порожняком», меня и половину смены отправили по домам пораньше. Я топал пешочком по холодку. Маршрутки еще не ходили, а ловить частников, когда никуда не торопишься – ну их, лучше ноги размять. А что меня дернуло срезать дорогу, пройдя дворами да гаражами – этого я и за двадцать лет понять не смог. Я не хожу этим маршрутом, да что говорить, когда я с тротуара свернул, даже не был уверен, что пройду там насквозь.

Запах гари я почувствовал на подходе к гаражам (охраняемым, кстати, но где была тем утром охрана – тоже вопрос без ответа). И рванул бегом от него, к заправке. «Бензинчика прикупить, чтоб веселее горело», – хотелось бы пошутить, но причина была прозаичнее: к тому времени я не приобщился еще к прелестям мобильной связи, а на заправке находился ближайший доступный телефон. Набрать 101 я побежал.

Только вот не сложилось.

– По-кх-мо-кх-гите! – перемежая слоги кашлем, голосом перепуганного ребенка позвал меня пожар.

Я не герой. Никогда не мечтал примерить трико Супермена или плащ Бэтмена. От координат, в которых найдется место подвигу, я предпочел бы держаться подальше. Потому как я у себя один, и у ма один. Добежать до заправки и тешить потом себя мыслью, что сделал хорошее дело – это на одном полюсе. Вышибать ногой ворота, из-за которых тянется дымище – на другом, том, что с полоумием рядышком. Особенно если ворота открываются наружу, а ручки сорваны. Поддевать раскаленную створку первым, что попалось под руку – из той же местности.

Меня осыпало искрами, обдало жаром и дымом, едва створка поддалась. Внутри были обрушенные стеллажи, разнообразный хлам на полу и багрово-рыжие языки пламени по дальней стене.

Мальчишка, позвавший на помощь, лежал почти у выхода, но сразу я его не заметил. Пацана прилично засыпало какими-то обломками. Какими именно, разбираться был момент неподходящий, так что я просто начал откапывать его, так быстро, как мог.

– Ты встать сможешь? – успел спросить я прежде, чем с лязгом захлопнулась створка ворот.

Я ринулся к выходу, налег плечом на металл, но не тут-то было.

«Ма не переживет», – отстраненно и как-то даже равнодушно подумалось мне. «Ладно я, дурак, но пацану-то еще жить и жить…»

– ЖИВИ, СЛЕД! – проревело из резко раздувшегося пламени у дальней стены.

«Тише, незачем так орать», – не удивился я новому действующему лицу, точнее – голосу. Раньше я его не приметил, а на тот миг сколько бы нас в гараже ни было, всех спалит.

Отключаясь от дыма и жара, я успел увидеть, как в несущемся ко мне огненном безумии сверкает яркая молния.

«Звэр чтоб лютый похмэлуг нэ встрэчался тэбэ, друг», – первым, что я вспомнил, придя в себя, был излюбленный тост Иванидзе.

По паспорту мой коллега – Иванов Рустам, дитя любви русского папы и мамы из солнечной Грузии. Язык он коверкает только по особому поводу, нарочито.

«Похмелуга – она рыба. Как белуга», – всякий раз поправлял Иванидзе Окунев.

С Окуневым по вопросу рыб не спорят, поскольку он сам – Рыба.

«Что я с чем опять смешал, что меня настолько люто кроет? » – облизывая пересохшие губы, вяло соображал я. Перед глазами плыли красивые ало-оранжевые дымчатые круги.

Попытался подняться.

– Семен Ильич, тут этот очнулся! – взорвал «акустическую бомбу» в моей голове незнакомый голос.

К кругам (вроде как тающим) добавились острые позывы к избавлению от столовского ужина.